М и х а и л. А! Ни хрена ни у патриотов ваших, ни у Мефодьева не выйдет. А в общем, плевал я… (Обнимает Варвару.)
Слышен голос Глаши.
В а р в а р а. Пусти! Ваши идут! (Убегает.)
Входит Г л а ш а.
Г л а ш а. Михаил, мать чем-то расстроена, лица на ней нет, вы там, у тетки Матрены, недолго, слышишь?
Михаил уходит, Глаша продолжает сортировать картошку. Быстро входит М е ф о д ь е в.
М е ф о д ь е в. Глаша!..
Г л а ш а. Ой… Кузьма Илларионович!
М е ф о д ь е в. Ты что же не собираешься, Глаша? Вечером ведь тебе ехать в Ленинград.
Г л а ш а. Зачем?
М е ф о д ь е в. Телеграмма пришла, ты разве не читала?
Г л а ш а. Какая телеграмма? Где? От кого?
М е ф о д ь е в. Телеграмма. Из Ленинграда, из института терапии. Академик подписал. Диагноз по последним анализам, которые мы посылали, не подтвердился.
Г л а ш а. Не подтвердился?
М е ф о д ь е в. Никакого белокровия там не нашли.
Г л а ш а. Не поеду. Никуда я не поеду.
М е ф о д ь е в. Почему?
Г л а ш а. Не поеду, и все. А и жива останусь, зачем мне жить-то теперь?
М е ф о д ь е в. Что? Что ты такое говоришь?
Г л а ш а. Да! Зачем? Кому я буду нужна… такая?
М е ф о д ь е в. Мне.
Г л а ш а. Что?
М е ф о д ь е в. Мне.
Г л а ш а. Будет смеяться-то!
М е ф о д ь е в. Я не смеюсь. Давно уж хотел сказать… Все думал…
Г л а ш а. Думал? Он — думал! (Смеется все громче и громче.)
М е ф о д ь е в. Да, конечно, дурак… Кому я нужен… израненный войной… заштопанный… Дурак.
Г л а ш а. Эх, Кузьма Илларионович! Почему жизнь такая несправедливая? Ну что бы вам об этом вчера сказать!.. А нынче — уж поздно… Сегодня ночью я Серафиму Фролову невенчаной женой стала…
М е ф о д ь е в. Глаша!
Г л а ш а. Правда это, Кузьма Илларионович… Ой, умереть бы скорей!
Слышна песня, которую поют девушки:
М е ф о д ь е в. Глаша, Глаша, огонек мой далекий, что же ты с собой сделала?
Доносится песня:
Опоздал, выходит. Под ноги смотрю, на землю больше…
Доносится песня:
Я ничего этого не слыхал. Поедешь в Ленинград.
Г л а ш а. Не надо!
М е ф о д ь е в. И знай: сердце мое всегда с тобой…
Г л а ш а. Не надо! (Убежала.)
От Матрены возвращается знакомая нам компания: А н д р е й, М и х а и л, А л е к с е й, М а т р е н а, В а р в а р а, Л и д и я. Поют, приплясывают.
М е ф о д ь е в (яростно). Тунеядцы! Спекулянты! Лодыри! Трактористов не хватает, прицепщиков, городские комсомольцы-ремонтники и те в поле сейчас, а вы тут пьянствуете? Горланите! Все — в поле! Сейчас же! Иначе… к чертовой матери… в сельсовет… в милицию…
Входят Т е н ь г а е в и П о л е н ь к а.
Т е н ь г а е в. Здравствуйте, что здесь происходит?
А н д р е й. Чудовищное. Мы, оказывается, должны немедленно ехать на сев! Мы, не имеющие никакого отношения к колхозу, обязаны, видите ли… А председатель колхоза начал оскорблять, кричать, угрожать…
М и х а и л. А по селу гуляет гражданка американских Штатов…
Т е н ь г а е в. Ругаться и угрожать действительно некрасиво.
А н д р е й. Простите, а с кем имеем честь?
М а т р е н а. Так секретарь же нашего райкома, Афанасий Петрович Теньгаев.
А н д р е й. Прекрасно! Вот и примите меры к гражданину Мефодьеву.
Т е н ь г а е в. Уже и — гражданину?
М а т р е н а. Давно хочу спросить у вас, Афанасий Петрович. Фамилия ваша какая-то чудная. Из татар вы, что ли?
Т е н ь г а е в. Нет, почему ж! Русский. Из гурьевских рыбаков. Из-под Астрахани. (Андрею, Алексею, Михаилу, Лидии.) Тогда уж не посчитайте за труд, представьтесь и вы.