Однако срок подходил, и с каждым днём ей всё становилось тяжелее. Присесть на лавку уже было за счастье, а уж лечь – то целый праздник. Скорее бы разрешиться… Умирая от усталости, Анисья решила отдохнуть, и внезапно поняла, что отошли воды…
…а дальше… Дальше всё было словно во сне. Пока вернулся Тимофей, да понял в чём дело. Пока сходил за повитухой… А та, явившись слишком поздно, сказала, что всё конечно. «Мертво твоё дитяко. Бог дал – Бог взял». Прям так и сказала.
А Анисья, как пришла в себя, завыла да себя закорила. Тимофей не показывал её мёртвое тельце, обернул в рогожку, да отнёс на сельское кладбище. Не отпевают мертворождённых, да святая земля всех примет. Вот и сейчас Анисье выть захотелось так, чтобы голова лопнула. Боль, что столько лет держала в себе, вновь обрела краски, словно произошла всего день назад.
Но девочка эта, пришлая, вдруг охватила её голову ручками и произнесла:
- Не так всё было, мама. Смотри…
***
Петух орал как прокажённый, что даже в избе слышно было. Тимофей потянулся, едва не свалившись с печки. Кости ломило, хоть было жарко, да старость она такая. Никого не бережёт. Сел, размяв сутулые плечи. Да вдруг замер, узрев такую картину.
Бабка его, Анисья, сидела на своей кровати и глаз не сводила с бледной белобрысой девчонки, закутанной в простыни. Она была так бледна словно обескровленная, полупрозрачная кожа казалась неживой. Словно мертвячка из земли-матушки поднялась, да в дом их наведалась. Худая, в старых Анисьиных лаптях на босу ногу. В руке девчонка держала веретено, да так ловко с ним управлялась, будто всю жизнь только и пряла. И только эти складные движения, да огромные голубые глаза, что повернулись в его сторону, едва он заметил её, сказали старику, что девочка живая.
- А энто хто? – будто до сих пор не веря своим глазам, спросил скрипучим голосом Тимофей. – Анисья!
Старуха обратила на него внимание не сразу. А после, повернув к мужу голову, произнесла елейным, счастливым голосом:
- Тимоша, посмотри, дочка наша пришла… вернулась…
Тот даже дар речи потерял, услышав такое.
Он спустился с печи, насколько позволял ему его возраст, и заковылял к жене, опасливо поглядывая на всё это время молчавшую девочку.
- Аль разумом повредилась? – спросил он, заглянув в лицо Анисье. – Я говорю, чья это девочка, а?
Но жена, тут же изменившись в лице, отпрянула от него, и гневливо воскликнула:
- Ты что это, старый?! Родную дочь не узнаёшь?!
Тимофей замер, не зная, что ему и предпринять. Злость вперемешку с безумием адским пламенем горели во взгляде Анисьи, и спорить с глупой бабой сейчас не представлялось возможным.
Тогда он переключился на девочку.
- Откель ты взялася, а? И чья ты будешь?
Девочка молчала, поджав губы и продолжая своё занятие. Лишь глаза, голубые-голубые, как морозные омуты, смотрели на него строго и неприязненно.
- Али глуховата? – не отставал старик.
- Отстань от неё! – рыкнула на него Анисья, вскочив с края постели и распрямившись в полный рост. – Не видишь, что она это?!
- Да кто ж – она? – осерчал старик.
- Дочка наша!
- Да не было у нас отродясь никакой дочки! Тьфу ты, нечистая!
- Ах, нету?! – завелась Анисья. – Тогда ступай из избы вон! Раз нету у тебя дочери, значит, у меня нету мужа!
Тимофей аж крякнул, услышав такие слова. Пятьдесят с лишним лет прожили, и ни разу он не слышал от кроткой да послушной бабы своей таких слов. Видать, и впрямь нечистая попутала! Священника бы пригласить…
- Дык, куда ж я пойду?! – взмолился он, растерявшись.
- А мне почём знать? – властно произнесла Анисья. – Раз дочь родную не узнаёшь, так, можить, и меня скоро перестанешь…
- Да как же… - начал было Тимофей, да мазнул рукой, поняв, что бесполезен этот спор. И словно примирившись, сказал. – Я в лес пойду, за хворостом.
А сам подумал, что, можить, когда вернётся, не будет уже ничего. Ни чужой девки в доме, ни бабы его дурной… Вернее, будет, да та, с которой всю жизнь душа в душу прожил.
Анисья же сделала вид, что боле не слушает его, вернувшись обожаемым взглядом к бледной девочке. И Тимофей, так и не дождавшись от неё ни слова, вышел прочь.
Глава 3
Темно ещё было на улице, морозно. А в лесу так и подавно. Совы ухали, деревья скрипели, что живые, да не с душой. Но Тимофей брёл, едва переставляя ноги, утопая в сугробах, что за ночь намело, но останавливаться не хотел, раздосадованный недавней сценой.