А щуплый и низкий ростом сиятельный лорд веселится, что сумел обдурить колдуна. Он садится в свое любимое мягкое кресло да курить начинает в трубке дурную траву из богатого лиеского леса…
Служанка в темноте ниши стоит, в испуге прикрывая ладошкой свой рот. Смотрит, как некто, кого сам сиятельный лорд величал господином, на глазах ее вмиг пропадает. Будто с усталости то и привиделось…
А за дверью Донвеля раздаются шаги. Хоть бы он не заметил! Только знает ли он, что сам, магию нетерпящий на духу, пригласил к себе могучего черного колдуна?
Как лист на ветру, она трясется… Страшно. Как бы кто не увидел ее. Знала бы, убираться ни за что б не пошла. Только думала, не будет лорда в покоях. А потом услышала то, о чем не смела даже мыслить.
И интересно же. Любопытство сводит с ума, отравляя ее ядом. Кого мог сам сиятельный лорд, что лишь пред императором склонить может колени, ни много, ни мало уважительно величать господином?..
Фасций с бельмом на черном глазу, одетый в серую мантию, по краям с белой узорчатой вышивкой, заходит в кабинет старшего инквизитора.
Того самого, от чьего имени, словно в припадке, трясутся бесстыжие коварные ведьмы. Того, чей сверкающий во тьме меч, горящий священным холодным огнем, разит неверных и уничтожает нечистых созданий, рожденных в темный и колдовской час.
Его лица никому не дано различить. Оно словно подернуто, что белой вуалью, невидимой мутнеющей дымкой. А его твердый голос никто не может запомнить, лишь слова, беззвучные, врезаются в память.
— Покажи, — не шевеля губами, приказывает зашедшему.
Воспоминания, что цветные стеклышки в искусном калейдоскопе кружатся перед ними, переставляются, накладываются одно на другое. Одно из них, теплое и янтарное, никак не желает идти к ним в руки: ощетинивается, вырывается.
Те осколки памяти, что наполнены колдовством, всегда не похожи на остальные. Старший внимательно всматривается в янтарное стеклышко, крепко его держа, не позволяя рукам, в которые вцепляются острые зубы, разжаться.
Наконец он заключает:
— Это не ягши, — без сомнений он говорит.
Младший фасций, не скрывая своего удивления, отвечает ему:
— Но она смогла отразить теневую атаку!
Кажется, будто могущественный инквизитор с нисхождением ему, более слабому, дарит скупую улыбку.
— Не одним только ведьмам такое под силу. Есть и другие лесные дети…
— Другие? — переспрашивает человек с неживым и будто пергаментным лицом, рассеченным изогнутым шрамом.
— Да, те, чья кровь колдовская достаточно сильна и крепка. Коварные волки, например. И ты, младший, недавно напал на такого зверя.
— Таррум назвал ее своей сестрой… — недоумевает фасций.
— Тебя сбить со следа хотел.
— Волчица могла на норта чары нагнать? — спрашивает у главного карателя.
— Нет, — молвит тот. — Не по зубам Ларре Таррум ей будет. В нем самого разной крови достаточно…
Инквизитор, чье имя воспето в древних легендах и вдохновенных сказаниях, облетевших весь материк, смолкает.
— Послушай мое слово, Баллион, — затем молвит. — Волчицу надлежит уничтожить. Но прежде нужно кое-что у нее вызнать. Дети леса помнят, что прежде было нами забыто.
Младший задает ему вопрос:
— Что именно, Ультор?
И тут же получает ответ, нагнетающий на безжалостного и жестокого инквизитора страх.
По спине Ларре катятся капельки пота, стеклянным бисером скользят по его обнаженной горячей коже. Но их я не вижу, а лишь чую из-за стены. И слышу приглушенные и томные стоны.
А еще несет из комнаты жгучей, горчаще сладостной похотью, оплетающий воздух цепким вьюнком. В запахе ощущаю примесь от женских ярких духов. Они пахнут цветами, которых не знаю, и пряной манящей корицей.
Потом снова до меня доносится шорох одежды. Ткань шелестит и трется о кожу.
Брезгливо я морщусь. Люди не слишком щепетильно выбирают партнеров.
Открывается дверь, тихо скрепя. Запах, подобный цветам, лживый, ненастоящий, волною разливается в коридоре, проникает сквозь щели в мои покои. Слишком приторно, сладко… Душит.
Шелестят юбки. Дама уходит. А моя дверь отворяется:
— К норту зовут. Иди, — приказывает мне Брас.
Вижу, как на другом конце коридора исчезает в темноте женщина Ларре. Лишь ярким и светлым пятном горят в полумраке ее длинные завитые локоны.
Слепит свет из комнаты Таррума.
— Что смелость всю растеряла? — смеется он. — Хватит на пороге мяться моем. Заходи.