Не могу. Душно мне, тесно. Выхожу в пустующий коридор. Как обманчиво… Будто легко из дому убежать, а на самом деле всюду поместье окружает бдительная и опасная стража. С кенарами, которые легко могут преломить мой хребет, рассечь нежное горло.
Что мотылек на огонь впереди лечу. Перехожу на бег, тяжело, надсадно дышу. Врезаюсь в кого-то. Запах знакомый.
Дарий…
Он держит меня в своих сильных руках. Близоруко щурится в полумраке:
— Вы? — слышу удивление в его мягком хрустящем голосе, похожем на сладкий айвинский лукум.
Его губ касается легкая, нежная улыбка. Словно он видит стародавнего друга, с которым уж и не ждал давно повидаться.
— Простите меня, — извиняется предо мной Дарий.
По моим вискам катится пот, сердце неуемно и часто, гулко звучит.
— За что? — говорю после бега я хрипло.
До чего теплы его светлые глаза… В них обжигающая горячая пустыня. Нагретый солнцем белый песок. Бескрайние барханы и дюны. И такие же они теплые, согревающие, как у его старшего брата — Ильяса…
— Помешал? — по-доброму надо мной Дарий смеется.
Не извиняюсь. Не могу я, не умею. Лишь почему-то грубо у него спрашиваю:
— Что вы здесь делаете?
Его мягкое лицо вдруг становится ранимым и грустным.
— По правде, мне пришлось. Пока что… — признается.
В моем голосе сквозит липкое терпкое недоумение:
— Почему? — удивляюсь.
— Книжник я… — объясняет Дарий. — А в поместье Таррума есть библиотека с ценными рукописями. Еще прабабка его собирала. Меня отправили сюда из-за них.
— Биб-лио-тека, — пробую на вкус это незнакомое и сложное слово.
— Были в ней? — спрашивает.
— Нет, — я машу головой. — Теперь хочу посмотреть.
— Пойдете, — приглашает он следовать меня за собой.
И ведет. Иду я за ним по запутанной сети из длинных и мрачных коридоров да узких и низких ходов. Пока не оказываемся мы в старом крыле, мне незнакомом.
Дарий отворяет тяжелую дверь. Пыль щекочет мне нос, и я отвернувшись громко чихаю.
Первое, что вижу я, — это искусный витраж, закрывающий собой всю высокую стену. На нем вижу я волчицу. Ее яркие глаза изнутри подсвечены льющимся светом полной луны. И выглядит она спокойной, расслабленной, но все же готовой показать свою силу.
А ее шерсть темна, но не так черна, как моя. У мощных лап растет колючий чертополох с крупными корзинами пушистых соцветий.
— Красиво, да? — с какой-то странной гордостью Дарий говорит мне. — Жаль, никого здесь не бывает. А я любуюсь каждый раз, как захожу. И глаза ведь такие у зверя синие… Вечно бы в них смотрел.
Я подхожу вплотную и провожу по стеклу руками, стираю с него осевшую серебристо-серую пыль. Смотрю на свои грязные пальцы, на появившийся темный ободок под отросшими и длинными ногтями.
Как горько. Ведь этот прекрасный витраж годами был похоронен под слоем напавшей губительной пыли.
— Говорят, такие серо-бурые волки в Вилленском княжестве водятся, — бормочет Дарий.
В Айсбенге таких уж точно не найти…
— Узнать бы, что за мастер делал этот витраж, — с грустью, мечтательно произносит айвинец.
— Так вы не знаете… — с сожалением почему-то я говорю.
— Искусник свой знак оставил. Видите? Рядом с вами, внизу… Мне только он незнаком.
А вот я его повидала достаточно. Встречала в ледяном Айсбенге на острых скалах, на бездушных холодных камнях. Была нарисована на них древняя метка, и поныне пахшая железной кровью, могущества которой истинного не знает никто.
И видела я знак, лежащий шрамом, на сильном теле Таррума. Старый рубец, от которого колдовством рьяно веет.
А теперь здесь. Витраж. Библиотека. Волки…
— В эту библиотеку, кроме норта, никто уж теперь не захаживает, — рассказывает Дарий. — А он весь в войне погряз, не до книжек ему.
Я отрываю свой внимательный взор от искусной картины, сотворенной из тонких осколков стекла. Повсюду от меня стоят высокие стеллажи, заполненные рядами старых и пыльных книг. На их корешках выведены чудные буквы незнакомых мне таинственных языков.
Но витраж по-прежнему манит меня. Зачаровывает, влечет…
— Глаз не оторвать? — ухмыляется Дарий.
Он прав… А черно-бурая волчица лишь лукаво глядит на меня.
В библиотеке я ощущаю покой, уютный, родной. Каким не стал мне ни один угол в холодном огромном поместье.
А Дарий будто пылает мирным и спокойным огнем. Так и хочется протянуть к нему холодные, остывшие руки. Погреться…
— Спросить я вас хотел… — нерешительно он говорит, тяжело собираясь с нелегкими мыслями.