— Залезай, — ее голос повелительный, властный.
Я зубами скриплю. Не уступаю.
— Нет, — ей отвечаю упрямо.
Рядом с Ольдой стоит служанка помладше. Исподлобья глядит испуганно на меня, прижимая к сердцу мочалку, пышную, жесткую. Боится ко мне она подходить. А стоит на девицу мне глянуть — взгляд она неуверенно опускает. Низшая, слабая…
На скулах у Ольды от ярости пятна появляются. Она переходит на крик:
— Залезай! Немедленно.
Я рычу. Юная девица на шаг назад отступает, а Ольда с места не желает сдвинуться даже на перст. Девушка ее, едва не моля, жарко и горячо просит:
— Госпожа, может, пустое это? Оставим ее, — и, тараторя, шепотом добавляет. — Приворожила она нашего норта… Ее, ведьму, инквизиторам нужно отдать. Те-то зазря не будут приходить!
Ольда грозно шикает на служанку:
— А ну, смолкла! Узнаю, что болтать будешь еще такое, — на пустую воду одну посажу, — угрожает она. — Поняла?
— Да, — тихо говорит ей девица. — Как скажете, госпожа.
— То-то же, — протягивает Ольда довольно. — А ты, чего глазенки вылупила? — заявляет мне. — Мигом в воду залезла!
Сдаваться я ей не желаю. С вызовом смотрю прямо в глаза, мечущие яркие искры. Друг против друга мы стоим уже с час. И кажется он длинным, бесконечным и долгим. Передник Ольды уж мокрый давно, и от брызг намокло платье юной служанки. Лишь моя голая кожа по-прежнему остается сухой.
— Ну, негодница! — возмущается Ольда, пытаясь с силой в воду меня затащить.
Но куда ей, пожилой женщине, воевать против строптивой и сильной волчицы? На ее руке, правой, горит след от моих острых зубов, но я кусаю не больно ее, ни до жаркой крови, пахшей железом.
Молодая служанка верещит во всю глотку. Хочется мочалку закинуть в ее рот. Режет ее пронзительный визг мой нежный и тонкий слух. До чего тяжело…
— Прекрати! Замолчала, чтобы немедленно. — Ольда недовольна девицей.
Та выбегает из господской парной.
— Ну что прикажешь с тобой делать? — качает грустно женщина своей головой, глядя на меня с тоскою.
— Отпустите, — устало советую.
— Нет, — затравлено она говорит. — Не могу. Норта приказ вымыть тебя. Как на прием ты пойдешь, сестрица его?
Слышу иронию, оплетающую кружевной паутиной заданный ею вопрос. Если даже слуги Тарруму не решатся поверить, пойдут ли на то хитрые лорды?
Ольда тяжко вздыхает:
— Инне держать тебя придется просить.
Я недовольно и свирепо рычу.
— Сама не пойдешь ведь? Вот мне и приходится…
Пожилая женщина выходит из горячей парной приговаривая:
— Вот ведь свалилась на седины мои…
Она отворяет тяжелую дверь, впуская внутрь студеный воздух. От холода я морщусь да думаю, как изнутри запереть. Что касания Инне, что Ольды, что кого-то еще — одинаково мне омерзительно, гадко.
А бежать куда-то — смысла ведь нет. Поймают меня и обратно затащат. В узкой клетке тугие прутья все сжимаются тесней и тесней.
Что делать мне, не успеваю решить. Время же меж пальцев легко ускользает — стремительно, быстро.
В парную влетает весь взъерошенный норт. Таррум гневно сверкает глазами, а по его благородному лицу ходят буграми вздымающиеся желваки. Он закатывает рукава белой рубахи, оголяя сильные руки по локти.
Удивленно смотрю на него. Будет бить?..
Нет, он мне говорит угрожающе:
— Давай-ка в воду немедленно залезай. Церемониться с тобой я не буду.
А сам на меня не желает смотреть, не кидает вызова, прямо глядя в глаза. Все куда-то в сторону взор отводит. Что это с ним?
— Еще чего, терпеть твои прикосновенья, — не могу ему не дерзить.
От моих слов на его бледной коже появляются пятна:
— Ваши, — поправляет меня.
— Ваши, — соглашаюсь я, усмехаясь.
— Да что б я, норт, у кого-то в служанках ходил! — восклицает яростно он.
Затем с отчаянием Таррум в тот же миг добавляет:
— Никто моей лжи на приеме том не поверит…
Я злорадно смотрю на него. Приятно и его затащить в могилу. Моя злость задевает его, распыляет сильнее.
— Залезай, ж-живо, — шипит на меня. Да давит все колдовской силой. Отступать назад мне уж поздно давно.
Я покорно залезаю в лохань. Морщусь, когда кожа обжигается от горячей воды. Позволяю Ларре к себе подойти. Подпускаю к лохани, но, предупреждая, громко рычу.
Он начинает нещадно тереть мое тело, будто желая в отместку еще больше боли мне причинить. Проводит мочалкой из пеньковых веревок по коже до скрежета, до потемневшего цвета. От боли зубы плотно смыкаю, не желая показать свою слабость ему.