— Али не видишь, как опасны твои ручные питомцы?
Мы наступали. Пока Китан не приструнить вздумал волков:
«Стойте, — обратился он к нам. — Сперва нам надлежит подумать, убивать ли ее».
К нему вышла волчица Дарина:
«Что думать? — возмутилась она. — Сегодня из-за нее я потеряла долгожданного сына!»
Волки одобрительно зарычали, залаяли. Но Китан сохранял в сердце покой:
«Мы отомстим ей, и люди решат, что все, сказанное ею, правда. Что нас надлежит лишь уничтожить, изжить».
«Так давайте же сами порвем этих людишек!» — подозвал кто-то из стаи.
Другая матерая волчица тоже вышла вперед:
— Если мы начнем войну с людьми, они прекратят давать нам откупного. И мои дети, прибылые, погибнут. Голод убьет их, что клинок…
К Китану Пересвет подошел. С мольбой попросил:
— Пойдем, поговорим, волк…
Мой дон за человеком пошел. В доме старосты захлопнулась за ними деревянная дверь. Там, обернувшись иным ликом, вел мой волк разговор с Пересветом. А после вышли они оба, и сказал мудрый староста:
— Не должны люди повторять ошибки своих отцов. С волками в мире жить надлежит. А ты, Бажена, мое слово нарушила…
Женщина рассмеялась зло, широко:
— Кто ты князь иль король, чтоб жизнь мне вершить?..
— Ты сама его выбрала старостой, — не согласился с ней кто-то с Живой полосы.
— Да, сама, — гордо произнесла Бажена. — И что с того? Прежде он думал о нас…
Ей кто-то тут же сказал:
— И все же старостино слово надлежит выполнять…
Она сплюнула в снег и ненавистно вскричала:
— Никто он мне! Никто! А вы, — обратилась она к жителям полосы. — Лучше б думали побольше, а не кидались слепо его приказы выполнять.
Пересвет выслушал предательницу и вынес ей приговор. Изгнали ее, в Айсбенг, в самое сердце изгнали… А мы, волки, так и не тронули ее. Предоставили ей ту смерть, которую женщина так страшилась, боялась.
А умерла она, мучаясь от нестерпимого холода. И главное — одолел ее голод такой, что пришлось ей нас, ненавистных зверей, молить о пощаде…
Но мы не пришли.
Тогда я поняла, что удара ждать можно от человека, к которому прежде был полон доверия. Что в подачке от него может быть подлый, смертельный яд.
И сейчас даже я не верю в милость к нам Пересвета. Ведь, по правде, Бажена всем истину молвила: староста до дрожи в коленях боится наших острых клыков.
А там, хоть дочкой называет, хоть кем…
Страх я почую всегда.
Ларре дает мне плотную ткань, с мягким и мелким ворсом — полотенце из Берга. Сам по-прежнему не глядит на меня, смешно, по-человечески, чураясь моей наготы. Волки же к такому привычны. Это людская одежда моему брату смешна.
А сама вспоминаю… Айсбенг. Волков, что подыхают от голода. Красноглазых, что, должно быть, теперь над ними власть обрели. Подмяли под себя мою стаю, поглотили…
Страшно. Что с моими родными будет теперь?
— Ларре, — вдруг по имени его называю. — Чем ты Ворону за помощь тебе оплатил?
Он меня не одергивает как обычно, не просит обращаться к нему не иначе, как к норту. Удивлен. А я сама ошарашена того больше.
Услышал в моем голосе нечто такое, отчего честно мне дает ответ:
— Твоего дона убить, — без лжи и притворства он произносит.
Я застываю. Вот оно как… До чего же все просто!
Об этом вожак красноглазых ведь грезил давно. А где гибель дона, там и власть над всей его стаей будет.
А сама же что наяву слышу голос того мне мерзкого волка — Ворона: «Я передумал. Отдай мне ее, Таррум. Такой платы желаю я больше…»
И ведь заполучить меня ему было бы разумнее, выгоднее. Если бы он распоряжался моей жизнью, смог бы найти способ, как ослабить моего свирепого, сильного волка. А там повергнул бы он Китана… сам.
А его права повелевать моей стаей тогда бы никто оспорить не смог. И назвался бы Ворон нашим могучим доном, и не нашлось бы волка, что стал бы против него.
Но пока… Не казал еще красноглазый своей истинной силы, не доказал, что его могущество непреложно и неоспоримо.
Ведь Китана смог повергнуть не Ворон, а чужак, пришедший с материка. — Ларре.
Его и победа была та.
Сижу в другой комнате, чувствую, как по спине, между острых лопаток, стекают капли с моих мокрых волос. А влажные те ведь кажутся того темнее, чернее, будто снятая с печки густая и липкая смола.
Отворяется дверь, появляется грозная Ольда. На меня своими глазами сверкает, но не решается мне ни слова сказать. Кладет на кровать платье, по моде кобриской с тугим и узким корсетом.