Сначала Хева даже не обратила внимания и только, как обычно, проговорила:
— Заходите, заходите, гости дорогие. Да услышит вас аллах!
— Ну, я не гость, я твой муж, Хева! Разве не узнаешь? — ответил Адам, стараясь говорить потише, чтоб не испугать.
Хева глянула и обомлела. Хотела закричать — голоса нет; закрыла руками лицо, забормотала что-то вроде «астахпируллах, астахпируллах»,— видно, паломники успели кое-чему научить из Корана. Отняла руки, снова взглянула с ужасом и недоумением на улыбающегося Адама.
— Какой я гость? Я хозяин, жена!
— Кто ты?!
— Я Адам, хромой, горбатый, писклявый Адам, твой муж!
— Нет, это не твой голос!
— Да, ты права, голос у меня изменился...
— Зачем, зачем...
— Что?
— Зачем ты вернулся оттуда? Кто тебя звал?
— Молитвы твои и твоих паломников, Хева.
— Ты же умер! Тебя хоронили...
— Эх, Хева! Сейчас ты все равно не поймешь... Поставь лучше хинкал да пожирнее выбери грудинку, — сказал Адам и спокойно устроился на тахте: подложил поудобнее подушки и развалился, будто косарь на сенокосе в обеденный час. — Эх, и хорошо дома! — промолвил он блаженно и тут же захрапел на весь дом: словно бегемот полоскал рот.
Хеве казалось, что она сошла с ума. Бледная, она то застывала на месте, то металась по комнате, хватая и тут же выпуская вещи. Думала: уж не спит ли? Но пыталась проснуться и не могла! Выскочила на веранду, посмотрела вокруг: нет, ничего не изменилось в мире: горы, покрытые снегом, скалы, земля, солнце светит. Ущипнула себя — и охнула от боли. Вернулась в комнату: нет, привидение не исчезло, лежало на тахте и храпело так, что тонко позвякивала посуда. Тихо подошла к тахте, нагнулась, всмотрелась: нет сомнений, Адам! Осторожно дотронулась: теплый, плотный, телесный, а не бестелесный... Опять вышла и опять вернулась. Он не исчезал: Адам лежал в теплой комнате на тахте в своей сакле! «Может, после хинкала с грудинкой исчезнет?» — совсем уж странно подумалось Хеве: нет, она не могла и в мыслях допустить, что Адам вернулся с того света навсегда... «Надо поскорее приготовить ему хинкал, он же просил!» — подумала Хева и выбрала самую жирную грудинку: ей впервые довелось угощать святого!
Возвращаясь из небытия к людям, Адам и Хажи-Бекир шли рядом и дружески беседовали, словно между ними никогда не пробегала ни черная, ни серая кошка. К Шубуруму они поднялись с востока, и здесь, на окраине, у самой развилки дорог, Адам увидал квадратное строение из тесаного камня с куполом-луковкой, увенчанной шаром; возле него многие люди то молились на ковриках, то сидели, перебирая четки, несмотря на мороз и снег.
— Что, объявился новый шейх? — удивился Адам.
— Да, — улыбнулся Хажи-Бекир. — Можешь радоваться.
— Чему?!
— Да ведь этот святой — ты!
— Как это я?!
— Здесь твоя могила.
— Моя могила? И это ты, конечно, поторопился вырыть мне могилу?
— В Шубуруме нет другого могильщика...
Адам вдруг ухмыльнулся:
— А если объявить паломникам, что я жив, а?
— Не поверят.
— Пожалуй, ты прав... Они так увлечены своим делом, что, наверное, им все равно, кто тут похоронен: то ли шейх, то ли Шахназар, то ли кости его лошади и моя папаха... А все-таки приятно...
— Что тебе приятно?
— Да вот так постоять перед своей могилой и поглядеть на людей, которые восторженно чтят мою память. Уверен, когда я умру на самом деле, такого почета не будет...
— Нет, нет, ради аллаха, не помирай! И вообще человеку положено помирать один раз, два раза умирать — это уже смешно!
— Гм, да. Ты прав.
— И мне ты нужен живой, а не мертвый! Пошли! Не мешай людям молиться.
— Все-таки надо им сказать!
— Нет, нет! Это будет кощунством, осквернением могилы святого Адама.
— Ну, я еще не покойник!
— Ну, знаешь, от их кулаков можешь стать и покойником, если рассердишь.
— Неужели они предпочитают меня не живым, а мертвым?!
— Такова наша вера: при жизни человек не дороже муравья... Ну, пошли, пошли, паломники уже косо поглядывают, думают, что мы смеемся над ними.
— Да как же не смеяться?! Меня, сельского парикмахера, люди считали каптаром, когда вот они — целое стадо каптаров!
Адам не хотел идти, собирался еще рассуждать, но Хажи-Бекир силой оттащил парикмахера от его могилы и повлек в аул. Однако когда поравнялись с воротами его сакли, Адам уперся и решительно отказался идти дальше. Хажи-Бекир умолял Адама сначала объявиться в сельсовете; парикмахер был неумолим.
— Кому надо, пусть придут ко мне, — гордо заявил он и ушел.
Адам звал к себе Хажи-Бекира, но тот лишь покачал головой; он не хотел встречаться с Хевой; в конце концов это она чуть не отдала его на самосуд разъяренной толпы...
И Хажи-Бекир один пошел прямо в сельсовет.
На площади толпился народ. Айшат еще суетилась: перевязывала раны отважным охотникам на каптара. Хамзат едва не вскочил с носилок, увидав, как заботливо и даже нежно перевязывает Айшат лицо Касума. Может, он все же поднялся бы, чтоб ударить корреспондента, но тут появился Хажи-Бекир. Могильщика сразу окружили блюстители общественного порядка и сказали, что он арестован именем закона.
— За что? — громко спросил могильщик.
— За убийство парикмахера Адама! — сказал, подойдя, Мухтар.
— А если я не убивал? — улыбнулся Хажи-Бекир.
— Бегством из тюрьмы ты сам доказал свою вину. Уведите!
— Нет, нет, постойте! Ха-ха-ха... Адам жив! — крикнул, торжествуя, Хажи-Бекир.
— Как это — жив?! — зашумели кругом. — Мы сами его хоронили! Чего он нас дурачит?! Просто он с ума сошел!
Похохатывая, Хажи-Бекир рассказал все: что только сейчас он проводил Адама целым и невредимым в его саклю, что каптара нет и не было, а была месть Адама насмешникам и озорникам, что слухи о снежном человеке просто досужий вымысел болтунов и сплетников... Его слушали разинув рты.
— А крик? — спросил кто-то. — У Адама был тонкий, писклявый голосок...
— Вот голос у него, правда, изменился, — ответил могильщик.
— Да, все может быть, — глубокомысленно заметил Али-Хужа. — Я сам своими глазами видел, как без наседки выводят цыплят!
Нет, все-таки никто не хотел верить.
— Да что слушать его сказки! Пошли к Адаму! Да держите покрепче этого враля, чтоб опять не убежал!
— Теперь-то я не убегу, дудки! — захохотал Хажи-Бекир.
На шум из сакли вышла испуганная Хева и сказала?
— Он спит, потише, пожалуйста!
Она с детства привыкла благоговеть перед святыми.
— Разбуди! Немедленно! — заревела толпа.
И вот на веранду вышел, недовольно морщась, заспанный Адам.
— Вах, вах, вах! — закричали в толпе. — Он живой! На самом деле живой! Это Адам! Да, да, наш Адам!
— В чем дело? — спросил парикмахер, остановившись у перил и заложив руки за спину; он все еще торжествовал победу над аулом. — Что, почуяли запах хинкала, который приготовила моя Хева? Добро пожаловать, прошу на хинкал! Только не забудьте принести вина...
Оцепенелые, ошалелые, растерянные, окаменевшие от удивления стояли шубурумцы перед саклей Адама: никогда не слышали они, чтоб Адам говорил так четко, мужественно, членораздельно.
— А крик? — вспомнил кто-то. — Крик каптара! Пусть закричит!
Кричать Адам не хотел: в этом ему почудилась насмешка — мол, опять издеваются! Требуют, чтоб изображал каптара для их развлечения... Но Хажи-Бекир пал на колени, умоляя:
— Не подводи, будь другом! Они же не верят мне, думают, что вру! Я же не требую, чтоб ты сказал те проклятые слова, начало всех моих бед...
Наконец Адам уступил; парикмахер зажал ладонями собственные уши, закинул голову, раскрыл рот — и громовый рев пронесся по Шубуруму! Отозвались скалы, горное эхо пошло блуждать и перекликаться; дети ткнулись головами в материнские подолы и зарыдали; женщины в страхе прижались к мужьям, ища защиты.
Так все убедились, что миф о снежном человеке лопнул, как не в меру надутый овечий пузырь.