Несколько раз они рычащим, сопящим и топающим клубком вываливались наружу — во внешний коридор и продолжали, забыв обо всём, веселиться там. Это приводило к тому, что все, кто там находился, разбегались по своим комнатам-отсекам и старательно запирались.
После этого Охотник вечерами ходил по коридорам, стучал в запертые двери и извинялся. Но в ответ слышал, как правило, — «Изыди, исчадье адово!», — что его очень веселило.
Последний его день пребывания в «Ковчеге» тоже ничем особым не выделялся. Вплоть до того момента, пока он не вернулся с очередной прогулки, но не застал в комнате, как обычно, улыбающихся его возвращению Хаима и Сару. Он удивился и вышел в коридор — посмотреть, где они могут быть. Но вместо них увидел только оскалившую гнилые зубы растрёпанную старуху, которая при его появлении захромала прочь.
Он догнал её и загородил ей дорогу. Старуха в ответ на это прижалась к стенке и, дергая из стороны в сторону бельмастыми глазами, будто читая одну ей ведомую книгу, зашепелявила:
— Я ничего тебе не скажу, ничего, ничегошеньки, не скажу, не скажу, не скажу…
— Вот как? — Спокойно поинтересовался Охотник. — Значит тебе есть чего сказать?
— Ничего, ничего, ничего… — продолжала старуха.
— А ты знаешь, бабушка, что мои пёсики очень прожорливы?
Старуха резко замолчала, покосилась на Псов, потом начала вжиматься в стенку. Губы её затряслись, а глаза стали совершенно безумными. Охотник, глядя на неё, сильно засомневался, что Святая правильно оценивает ситуацию с перекрёстными зачатиями. Тем не менее, он мягким голосом продолжил:
— И уже долгое время они не кушали ничего, кроме перемороженного мяса, в котором уже ни вкуса, ни жизни… Им бы чего-нибудь эдакого… с тёплой кровушкой… пусть и старенькой…
Старуха сползла на пол и дёрнула рукой, видимо пытаясь перекреститься, но Поллукс навис на дней и оскалил зубы. Старуха замерла, а её губы часто зашевелились, шепча молитву.
— Ну так что, бабушка, — участливо спросил Охотник, опасаясь только одного — как бы старую, выжившую из ума ведьму удар не хватил, — ты случайно не видела Хаима и Сару?
— Храмовники, храмовники, храмовники… — заторопилась старуха, — увели, увели, увели…
— Куда? — Как можно мягче поинтересовался он.
— Верхний Храм, Храм Праздников и Казней, казней, казней…
Охотник похолодел.
— Казней?
— Да, да, да! — Старуха ощерилась. — Их казнят, казнят, казнят! Во имя Бога нашего всеблагого, во имя отца, сына и святого духа, аминь, аминь, аминь…
— За что их должны казнить? — Металлическим голосом спросил он.
— Ты проклят, проклят, проклят! Они были с тобой. Долго, долго, очень долго. Теперь они порченые! Тоже проклятые! Как и ты, как ты, как ты…
Старуха плюнула ему под ноги. Он же резко наклонился, схватил её за седые засаленные патлы, запрокинул ей голову и, глядя прямо в глаза, спросил:
— Где Храм?
— Не знаю, не знаю, не знаю. Этого не знаю. Наверху. Но больше не знаю, не знаю, не знаю…
Он отпустил старуху, выпрямился и брезгливо отёр руку о штаны. Казнят. Хаима и Сару. Это не укладывалось в голове. Этого не должно было быть. И за что? Только за то, что они жили с ним и помогали ему в меру сил? И что теперь делать? Он ничего не сможет изменить. Их слишком много, даже Псы не помогут. Но… но попытаться можно.
Кто ему Хаим и Сара и зачем он это делает, он размышлял уже на бегу. Размышлял безуспешно. Друзья? Вряд ли. Не так уж они и сблизились за это недолгое время. Он им чем-то обязан? Вряд ли. Не было бы их — были бы другие. Однако вот он несётся по коридору и собирается сейчас прорваться к Храму и остановить тех, кто собрался лишить их жизни. Но почему? Что они для него? Зачем ему связываться с местными обычаями и с теми, кто эти обычаи старательно поддерживает? Ведь скоро он просто уйдёт, чтобы никогда сюда больше не вернуться. Так он, вместо того, чтобы предоставить событиям возможность развиваться своим чередом, зачем-то готов кинуться грудью на защиту посторонних ему в общем-то людей. Что с ним происходит…
Рядом нёсся Поллукс. Немезида тоже бежала с другой стороны. Вот она что-то протявкала. Охотник не успел уловить смысл, но понял вопросительную интонацию. Поллукс отрывисто протявкал в ответ. Немезида ещё раз спросила, Поллукс опять ответил. На этот раз Охотник всё понял:
— Хорошие люди. Защита. (Поллукс)
— Убивать? (Немезида)
— Плохие люди. Смерть. (Поллукс)
— Вожак. Разрешение? (Немезида)
Поллукс открыл пасть, но Охотник сам не заметил, как прорычал на их языке: «Нападение. Смерть. Ненападение. Жизнь». А потом чуть не споткнулся, осознав, что Поллукс уже ясно и чётко ответил на его вопрос: «хорошие люди». Вот и всё. Так просто. Зверь, не забивая себе голову сложной мотивацией, уже всё для себя решил, пока он — человек — натужно пытался найти для себя какие-то там обоснования. «Хорошие люди». Достаточно.
Когда до первого поста охраны осталось совсем немного, Охотник перешёл на скользящий и почти бесшумный бег. Псы тоже постарались подобрать когти и приземляться после каждого прыжка именно на подушечки. Таким образом им удалось незамеченными подобраться к стражам на расстояние одного броска. Стражей оказалось, как и в прошлый раз, двое.
Первый успел только бросить руку на рукоять боевого ножа, но Охотник обоими руками тут же ударил его в покрытую простыми доспехами грудь. Его веса, помноженного на скорость, хватило для того, чтобы стража основательно приложило о стену, возле которой он и стоял. Страж ударился не только спиной, но и головой и с глухим стуком упал на пол. Псы уже кинулись на второго, но Охотник приказал не трогать. А тот уже успел выхватить нож и даже ударить. Охотник ушёл вниз, под линию удара, перехватил руку противника своей правой рукой за запястье, дёрнул на себя, а левой нанёс удар снизу вверх по локтевому сгибу. Хрустнуло, страж вскрикнул, а Охотник, отпустив изувеченную руку, тут же перехватил его за горло и прижал к стене. Звякнул о камень стены металлический шлем, напоминающий древнеримский, только без «петушиного гребня», из-под которого на Охотника уставились подёрнутые болью глаза.
— Где Верхний Храм?
— Я не скажу. — Прохрипел полузадушенный страж.
— Твою мать, — чертыхнулся Охотник, — у меня нет ни времени, ни желания разводить сантименты! Где Храм?!
— Я не скажу. — Повторил страж.
— Нож! — Бросил Охотник Псам. Одной рукой он продолжал душить бедолагу-храмовника, а другую вытянул вниз ладонью вверх.
Он настолько привык к тому, что Псы его понимают, что ничуть не удивился, когда в подставленную ладонь легла рифлёная рукоять. Одним ударом он сшиб со стража шлем, после чего воткнул лезвие в мягкие ткани под левым глазом служаки. Когда лезвие упёрлось в кость скулы, Охотник пару раз провернул его туда-обратно. Страж заголосил благим матом, несмотря на сдавленное горло.
— Я тебя сейчас изувечу так, что никакая Святая не спасёт. — Пообещал Охотник храмовнику. — Где Храм?!!
— Двенадцать этажей вверх по этой лестнице, потом по прорубленному в снегу и льду коридору пятьдесят метров до соседнего здания. Оттуда сразу направо, потом налево. Там ещё лестница. По ней ещё пятнадцать этажей на самый верх до бывшего пентхауза, где сейчас Храм.
Охотник вытащил нож из раны, после чего пообещал:
— Если ты солгал — я вернусь.
— Я не солгал. — Ответил страж. — Но ты не вернёшься. Тебя убьют по дороге. Нас слишком много.
— Заткнись. — Сказал на это Охотник и хорошенько врезал храмовнику под челюсть. Тот упал на пол и остался без движения.
А Охотник и Псы побежали дальше. «Подумать только, — размышлял он на бегу, — а я ведь сделал этому гаду одолжение. Теперь к нему наверняка придёт Святая…»
Охрану средних уровней, которую на них везде представляли пары храмовников, Охотник и Псы сметали без каких-либо проблем. Ситуация облегчалась ещё и тем, что некоторые, завидев несущихся на них Охотника с перекошенным яростью лицом и двух Псов Войны, с выпущенными на всю длину когтями, просто разбегались. Но те, кто разбегались, тут же поднимали тревогу и к ним со всех сторон спешило подкрепление. Оставалось уповать только на скорость. И вроде как получалось. Топот многочисленных ног позади не затихал, но и не нарастал.