Эдит пожала плечами:
– А в доме есть на что смотреть?
– Непременно, – твердо отозвалась Изабел и уверенно направилась к входу, и мы покорно последовали за ней.
Массивная, изогнутая подковой гранитная лестница вела в парадные помещения.
Одной из любимейших историй Эдит навсегда останется рассказ о том, как она впервые попала в Бротон, купив входной билет, и от личной жизни обитателей ее отделял красный канат на металлических стойках.
– Хотя, – добавляла она со своей забавной усмешкой, – личной жизнью этот дом никогда не был особенно богат.
Бывают на свете дома, настолько полные духом личности того, кто их построил, и всепроникающим запахом жизней, прошедших в этих стенах, что посетитель чувствует себя то ли взломщиком, то ли призраком, исподтишка наблюдающим за жизнью обитателей, выпытывающим их секреты. Бротон не принадлежал к этому типу. От фундамента до каминной решетки и конька крыши он был создан с одной лишь целью: производить впечатление на посторонних. И надо сказать, к концу XX века его роль совсем не изменилась. Единственная разница состояла в том, что теперь посторонние покупали билеты, вместо того чтобы подкупать экономку.
Однако современному посетителю великолепие парадных залов открывается не сразу, и холодная, сырая комната, куда мы вошли (позже мы узнали, что она зовется Нижний холл), показалась нам не уютнее пустого стадиона. Жесткие даже на вид стулья для лакеев выстроились вдоль стен, вызывая в воображении бесконечные часы ожидания, проведенные на этих стульях и наполненные неизбывной скукой. Пол был выложен стертыми каменными плитами, а посередине комнаты находился длинный черный стол. Кроме четырех грязных видов Венеции в стиле Каналетто, только похуже, на стенах больше ничего не было. Как и все остальные помещения в Бротоне, эта комната была совершенно немыслимых размеров, и мы трое чувствовали себя просителями.
Из Нижнего холла, сжимая в руках путеводители, мы поднялись по парадной лестнице, резные дубовые пролеты которой неуклюже карабкались вверх, обогнули тяжеловесную, немного депрессивную бронзовую статую умирающего раба, затем пересекли широкую верхнюю площадку и попали сначала в Мраморный зал, огромное помещение высотой в два этажа, окруженное с четырех сторон галереей. Если бы мы поднялись по внешней подковообразной лестнице, то сразу попали бы в этот зал, подавляющий своим великолепием. Оттуда мы прошли в Красную гостиную, еще одну огромную комнату, – здесь стены были оклеены тиснеными малиновыми обоями, а потолок украшала тяжелая красно-коричневая лепнина, оттененная золотом.
– Чур, мне тикку из цыпленка! – воскликнула Эдит.
Я рассмеялся. Она была права: комната очень походила на гигантский индийский ресторан.
Изабел открыла путеводитель и начала читать вслух тоном учительницы географии:
– «Обои, украшающие стены Красной гостиной, сохранились со времен постройки, этим интерьером Бротон-Холл гордится по праву. Позолоченные пристенные столики созданы Уильямом Кентом специально для этого помещения в тысяча семьсот тридцать девятом году. Морские мотивы в украшенных резьбой трюмо посвящены назначению третьего графа Бротона в британское посольство в Португалии в тысяча семьсот тридцать седьмом году. В память об этом графе в гостиной, которую он считал своей любимой комнатой, находится его парадный портрет кисти Джарвиса, рядом с портретом его жены кисти Хадсона, картины расположены по обеим сторонам итальянского камина».
Мы с Эдит рассматривали картины. Портрету леди Бротон автор попытался придать некоторую живость, поместив молодую даму с тяжелыми чертами лица и крупными руками, держащими летнюю шляпу с широкими полями, на цветущий луг.
– К нам в спортзал ходит точно такая же женщина, – сказала Эдит. – Она постоянно пытается продать мне лотерейные билеты консерваторов.
Изабел продолжала бубнить:
– «Шкаф у южной стены – работы Буля, он был получен в подарок от Мари-Жозеф де Сакс, дофины Франции, для невесты пятого графа Бротона по случаю свадьбы. В простенке между окнами…»
Я подошел к упомянутым окнам и взглянул на парк. Стоял один из тех знойных, тяжелых августовских дней, когда деревья будто изнывают под гнетом листвы и сплошная зелень сельского пейзажа кажется давящей и душной. Пока я смотрел, из-за угла дома вышел мужчина. Несмотря на жару, на нем были вельветовые брюки, твидовый пиджак и один из тех коричневых фетровых котелков, которые английские сельские джентльмены считают неотразимыми. Он поднял голову, и я узнал его: это был Чарльз Бротон. Он едва бросил взгляд в мою сторону и отвернулся, но потом остановился и снова посмотрел на меня. Я подумал, что он, наверное, вспомнил меня, и поднял руку в знак приветствия, он ответил мне тем же, а затем пошел по своим делам.