Это было самое счастливое время в жизни Яринки, и останется таковым в памяти на долгие годы. Она просто наслаждалась этой неправильной любовью, в юношеском максимализме не подозревая, что еще не научилась противостоять мнению общества, еще не понимая, что ее беды только начинаются. Она была влюблена до беспамятства, не замечая ничего вокруг. Не сдерживаемый больше своим секретом Лешка переступил черту, решившись на то, на что никогда не мог надеяться, не подозревая, что совершил самую страшную ошибку — нельзя было прикасаться к этой девочке, нельзя срывать покров, рушить границу. Он упивался этой близостью, сходя с ума от того, как Яринка тает, сгорает в его объятьях, отдаваясь полностью, принимая его любовь, те ощущения и чувства, что он дарил столь щедро. В маленькой девочке проснулась женщина, страстная, горячая, желанная. Как оказалось позже, желанная слишком многими.
Есть девочки, которых нельзя лишать девственности, нельзя пробуждать эту необузданную жадную чувственность. Лучше оставить все как есть, и пусть умрут в безвестности, меньше горя принесут тем, кто их осмелился любить. Яринка оказалась из таких. Она не была красавицей, но и страшненькой не была. Обаятельная, симпатичная, но не более того. Иногда на нее заглядывались парни, тем более, выглядела в свои пятнадцать она слишком взросло, что и пробуждало интерес к ней. Но, тем не менее, вокруг всегда есть красавицы, за которыми толпами бегают поклонники, все же оставляя в стороне таких, как Яринка. Средненькая симпатяшка, не отталкивает, но и привлекает весьма не многих.
С нее словно сдернули чадру. И все, даже те, кто с ней общался раньше, заметили это — слишком резко она стала выделяться даже на фоне писаных красавиц. Нет, черты лица не изменились, это была все та же девочка, вот только… воздух кипел вокруг нее, плавился едким маревом, как в летний зной над асфальтом. То, что вспыхнуло тогда в ее глазах, не погаснет всю жизнь, продолжая слишком многих примагничивать. Она все еще была той самой девочкой, но разительно изменилась, позволив разбудить в себе ненормальную зашкаливающую чувственность, неудержимую всепоглощающую страсть. Это сквозило в жестах, в походке, таилось в уголках улыбки и полыхало жарким пламенем в глазах, обещая… если бы она жила в средневековье, то за это молчаливое обещание ее сожгли бы на костре, без суда и следствия признав ведьмой. Только она не была ведьмой, хоть и сама себя таковой считала. Сплетая лёд и пламя, природа выковала новую Изиду, жизнь дарящую. Как источнику — утолить жажду, как к огню — отогреть сердце. Не дар, проклятье.
Впервые он пришел поздним вечером. Тот, кто сумел преодолеть границу. А ведь всё начиналось так невинно.
Июльский вечер. Лешка, Яринка и соседка Шурка сидели дотемна на лавочке, беседовали, пели песни. Потом Лешка пошел проводить соседку, а Яринка переместилась на веранду — там ночевали, ведь в избе душно, да и ночными похождениями негоже беспокоить пожилых родителей. Она не стала включать свет, мгновенно забравшись под одеяло. Услышала скрип тяжелой входной двери, притихла, решив поиграть в "уснувшую" — мелкий упрёк, мол, долго провожаешься. Открылась дверь на веранду, и тень мелькнула но фоне окна. Тень опустилась на кровать, прогибая матрас под весом тела. Яринка поворочалась, якобы во сне, "случайно", задевая ногой сидящего Лешку… Нога прошла сквозь силуэт, не встретив препятствия. Мороз продрал по спине. Она мгновенно бросила игру, взвилась на подушках, заворачиваясь в одеяло и включая свет. Веранда была пуста. Лишь двери нараспашку. Тяжелые, дубовые, их не могло открыть сквозняком, разве что ураганом. Яринку трясло. Так она и сидела, глядя в пустоту, пока не вернулся Лешка. Он поворчал на то, что дверь открыта, комары налетят. А потом увидел позеленевшее от страха лицо девушки. Потрогал за плечо, вернул в реальность. Она сбивчиво рассказала, что произошло, всё еще помня, как прогнулась кровать под тенью. Он был здесь, действительно был… вот только кто? Лешка посмеялся, назвал выдумщицей суеверной, которой домовые по всем углам мерещатся. Но ведь кто-то открыл двери. Больше Яринка не рассказывала о подобном никому.