— Почему?
— Потому что боятся. Загляни в себя, пойми, что я пытаюсь сказать.
Почему хочется ему верить? Не чувствую враждебности, более того, действительно понимаю, что мы одно целое. Какая-то идиотическая телепатическая связь. Мы думаем не просто одинаково, одно и то же. И нужно прикоснуться, чтобы окончательно соединиться. Протягиваю руку, добровольно погружаясь в водоворот затягивающей энергии.
Золотой щит сгустившейся сети обрушивается между нами. Нельзя? Почему нельзя? Бабушка, я верю, что ты на благо мне подарила эту сеть, так почему она не подпускает, не дает прикоснуться, соединиться с самим собой? Что не так?
— Живи. Еще не пора…
Голос, чужой, незнакомый, но почему-то успокаивающий, обволакивающий мягким шепотом. Длинные пальцы трогают за плечо, сжимают осторожно, разворачивая, вышвыривая рывком из комнаты.
Бильярдный стол. Уменьшается. Я стою рядом с ним. В руках кий. Больше не шар. Уже игрок. Не пора? Жить? Скорее, возрождаться.
А возрождаться — это как дышать… Откуда эти слова? Они мои. Но сказаны не здесь и не сейчас.
Бесценная
— С днем рождения, девочка, со вторым днем рождения, — произнесла медсестра, увидев, что Яринка очнулась. Потом ей расскажут, что организм не выдержал, что почки отказали вслед за сердцем, и обширное кровотечение почти достигло критической отметки. Были еще другие, менее значительные детали, букетом повалившиеся на голову врачей, пытавшихся спасти роженицу. Рождение ребенка зафиксировали в четырнадцать двадцать, смерть матери — в пятнадцать тридцать пять. А она выжила. Тело не могло, отказывалось подчиняться, а она все равно настолько хотела жить, что забившееся сердце заставило врачей вздохнуть с облегчением. Провидение на этот раз выступило в лице доктора Бальвинского, не допустившего ошибки других врачей в реанимации девочки, взявшего на себя ответственность за жизнь Яринки. Он боролся до конца, даже когда фиксировали время смерти. И вернул ее из-за черты. Шестнадцатое марта стало вторым днем рождения.
"Дубль два", — подумалось тогда Яринке. Она очнулась на пятый день. Сознание вернулось резко и абсолютно проясненное. За время коматозного сна организм, как смог, восстановил силы. Повезло, что не возникло вопросов с переливанием крови, группа оказалась распространенная — вторая положительная.
— Где моя дочь? — первое, что спросила Яринка.
— Господи, девочка, ты в реанимации! В детском отделении роддома твоя дочь, где же ей еще быть? — всплеснула руками медсестра.
Ее перевели обратно в роддом, поближе к дочке. Она долго смотрела на свою малютку, когда ее принесли первый раз на кормление. Кроха кривила тоненькие губки, исследовала мать взглядом цвета переспелых вишен, не понимая, зачем ее принесли сюда, когда должны дать соску.
— Ну что, Маргарита, будем знакомиться? — улыбнулась Яринка, распуская завязки рубашки. И тонкая незримая нить натянулась между ними, рождая настоящую близость. Малышка далась настолько дорогой ценой, что стала для своей матери бесценной.
— Ирочка, ну сама подумай, ты же совсем молодая, мужа нет. Мы все документы правильно оформим, роды были тяжелые, не удивительно, что ребенок не выжил, никто и слова сказать не посмеет. Сплетни утихнут, тебя будут жалеть, забыв, что этот ребенок без отца. А они люди хорошие, только несчастные, у них детей не будет, — уговаривала Евгения Ивановна Яринку. Та ошалело посмотрела на акушерку.
— Женя Ивановна, неужели вы считаете, что я ее отдам?
— Но, Ирочка, у тебя такие обстоятельства…
— Не смейте больше мне такое предлагать. Не злите меня.
Воздух сгустился так, что задрожали стёкла. Вернувшиеся после родов силы наполнились нечеловеческой энергией, пугая мгновенно замолчавшую акушерку. Яринка даже сама вздрогнула, внезапно осознав, что ничего не исчезло, лишь усилилось. Ведьма пробудилась. Наверное, неправильно так её называть, но другого обозначения себе Яринка придумать не могла.
Когда умер крестный, Яринка была еще беременной, поэтому на похороны не пошла. И все же она успела попрощаться с еще живым, когда он лежал в больнице, догорая от саркомы. Теперь же девочка стояла у могилы, придя попрощаться в последний раз. Маленькая Маргарита сонно ворочалась в руках, а Яринка молча смотрела на надгробие. Она пыталась осознать, что же там, за чертой? Наверняка совсем не то, что увидела она. И принимала то, что первый близкий человек ушел из ее жизни. Они не часто виделись, но крестный был улыбчивым и теплым. Она его по-своему любила. Так, как любят второго отца.
Дни потекли чередой, растворяясь в заботах о малышке. Яринка не знала, у всех ли женщин материнские инстинкты на подобном уровне, она не задумывалась об этом, просто делала то, что должна. И получалось у неё неплохо, так что Мария со своими попытками участия в жизни внучки была отодвинута далеко на задний план. Зато от помощи брата Яринка не отказывалась, а тот очень живо взял на себя приличный кусок заботы о племяшке. А каким гордецом со вздернутым в небо носом он вышагивал с коляской. Словно именно он являлся отцом этого ребенка. А еще оказалось, что у него инстинкты развиты не хуже. Его не пугали пеленки-распашонки, он уверенно брал Маргошку на руки, почти профессионально орудовал бутылочкой, когда ребенка надо напоить. Сашка как мог, пытался облегчить участь сестры, слишком слабой после родов, давая ей возможность чаще отдыхать. И она была благодарна брату.