— Никаких побегов, ты выйдешь свободным и невиновным! Клянусь!
— Так не бывает, Милани. Всегда виноват кто-то.
Невероятно громко хлопнула дверь, и Амон с Миланэ вздрогнули.
Впрочем, вошедший тоже замер в исступленном изумлении. Это был тот самый лев, с которым дочь Сидны приехала сюда от Фреи. Меньше всего он ждал, что надзорный будет валяться на земле, а узник — держать сестру-Ашаи на коленях, обнимая.
Очнувшись, он подбежал к лежащему в несладком полусне надзорному.
— Он спит, — поспешила уверить Миланэ, встав с колен Амона.
Тот с великой настороженностью посмотрел на них обоих.
— Дай нам минуту. Я хорошо заплачу.
Миланэ сказала это лишь потому, что не могла подобрать иных слов. Удивительно, но подействовало.
— Считаю до тридцати.
И вышел.
— Амон, всё будет хорошо. Держись. Люблю тебя.
Миланэ поцеловала его.
— Я тоже люблю тебя.
Он схватил её за плечо, зазвенели кандалы.
— Как только выйду на свободу, мы уедем отсюда.
— Куда?
— Чем дальше, тем лучше.
— Я не могу всё бросить, Амон… Всё, к чему так долго шла.
— А к чему ты шла?
Она не знала, как ответить.
— Милани, люблю тебя такой, какой ты есть. Помни: это сделал я. Ты ни при чём.
— Не грусти. Держись. Скоро мы будем вместе.
Вмиг подписав и застамповав бумагу с показаниями, Миланэ быстро вышла. Её настороженно встретил молчаливый львина.
— Сколько? — спросила без экивоков, передав ему бумагу с показаниями.
— Триста, — тихо ответил тот.
Сумма была совершенно грабительской, но церемониться некогда; Миланэ взяла кошель и отсыпала ему три золотых.
— А теперь пусть сиятельная уходит, — кивнул на выход, а сам пошёл к Амону и надзорному.
Мрачные двери выпустили её в неширокий коридор. Отошла она к противоположной стенке, повернулась к ней спиной, и как была, так прислонилась, подняв голову в грязному потолку.
Ей подумалось о том, что всё, всё — не так. Самое главное, что она не могла внять, кто же в этом виноват: то ли она сама, то ли Малиэль с её «Снохождением», что принесло ей много больше страданий, нежели знания, то ли все Сунги, то ли Ашаи-Китрах, то ли Вестающие… Леенайни… ещё кто?
Или — всё-таки — виновата она сама?
Пожалуй.
А как же. Сказано: мы сами вершим свои судьбы. Об этом кричит любой доморощенный мудрец на каждом углу. И вот, пожалуйста.
«Да, надо признать: я всегда втайне верила, что можно завоевать благосклонность судьбы. Не иди на уступки миру, поступай своенравно! — думала я. Ищи необычное, смотри туда, куда не смотрят! — полагала я. И потому судьба обратит взор на тебя, поймёт, что ты необычна, что тебе уготовано иное. Ты должна видеть иные миры, а не толочься в этом все дни и ночи. Сколь я ошибалась».
«Амон, Амон… Зачем я искусила тебя, зачем столкнула в пропасть и заставила сделать тебя глупое, невозможное… О нет, не виню тебя. Львицы толкают львов на безумные поступки, знаю это; искушают. Знай, что я знаю свою вину…»
«Но кто возложил на меня эту вину? В чём моя вина? Кто возложил её на меня? А может, стоит покаяться?.. Пойти куда-нибудь, упасть ниц, попросить прощения, да у кого угодно: всех Сунгов, Ваала, Вестающих, сестринства или ещё там кого… Разве важно, вижу ли я за собой вину? Оказывается, важнее — видят ли её в тебе. Видят… Видят…»
— Вижу ли я Ваалу-Миланэ-Белсарру?
Дочь Андарии вздрогнула от неожиданности.
Перед нею, в трёх шагах, стояла неизвестная сестрина. На немаленький миг повисла тишина, нарушаемая лишь какими-то грубыми окриками в далеких помещениях форта и взрывным хохотом самцов; Миланэ лишилась речи, потому что сестра эта, угасающего возраста силы, несмотря на скромное одеяние, привлекала внимание тремя особенностями. Во-первых, её внешность была непривлекательной и грубой, даже поселковая львица с таким обликом вполне может получить обидное прозвище «страшненькой», и что уж тут говорить об Ашаи-Китрах. Большой подбородок, грубые скулы, общая нескладность телосложения — всё играло против неё, не выручал даже благородный золотой окрас, столь характерный для прайда Найсагри. Во-вторых, такого тяжёлого, совершенно давящего взгляда Миланэ не встречала нигде, хотя ей-то много довелось в жизни покрутиться среди самых различных Ашаи-Китрах, а уж у них взгляды бывают всякие. И, в-третьих, эмпатийное чувство кричало: это — львица великих сил и большой мощи духа.
— Да, это я, — даже кротко ответила Миланэ, и отошла на шаг от стенки, встав стройно и прямо.
Этикет Ашаи-Китрах превозмог все расстроенные чувства; он — в крови.
Всё-таки Ваалу-Миланэ-Белсарра — дочь Сунгов и львица духа Сунгов.
Не так ли?
— Ждешь ли ты, сестра, входа в это помещение?
Несмотря на очевидную разницу в положении и возрасте, старшая сестра обращалась к молодой Ашаи чрезвычайно учтиво; это возбудило в Миланэ и интерес, и симпатию: она всегда считала, что вежливость, чувство такта — великие достоинства.
— Нет. Уже была, — молвила Миланэ и направила взор долу.
— Хорошо, — ответила старшая сестра, будто здесь вообще, в этой юдоли неволи, могло быть что-то хорошее.
И зашла вовнутрь.
Но только Миланэ начала собираться с мыслями о том, что делать дальше, как старшая сестра сразу вышла вместе с хорошо знакомым ей львом. Он оправдывался:
— Сначала мы думали, что он лжёт и не будет признаваться, но теперь дело стало очевидным, и он дал проверенные и честные показания, которые сошлись, а ещё моя верхушка приказала заканчивать с этим делом, да и вредные вероборческие последствия уже устранены, о чем уже сообщил Надзор Веры, и были безвинно оболганы невинные, а ещё были выяснены новые обстоятельства, в общем, мы очень, очень сожалеем, что драгоценное время безупречной так бездумно потрачено… и она пришла зря. Очень жаль.
Оказалось, что этот служивый молчун в случае нужды может тараторить не хуже андарианской торговки на рынке. Старшая сестра слушала его с тем выражением, с которым выслушивают лепет маленького львёнка, что только начал говорить: не принимая всерьёз, с бесконечным снисхождением и усталой усмешкой.
— Да, время — великая ценность. Ваал благословит тропу льва.
— О, большое спасибо. Всего наилучшего, красивого дня, до свидания, — закивал он, как болванчик, и скрылся за дверью; как показалось Миланэ, что с интересом наблюдала за сценой — пугливо скрылся, словно от суровой матери.
Старшая сестра вздохнула, аккуратно потёрла переносицу, прикрыв глаза.
— Время впустую, — пожаловалась она очень спокойным тоном, и вновь открытые глаза блеснули в свете лампы; очевидно, слова не были сказаны для себя, а назначались Миланэ. Поэтому она почувствовала необходимость ответить:
— Мне жаль, что у высочайшей благородной возникла досада. Верно, так было угодно Ваалу, ведь все тропы ведут к лучшему, — свершила она жест сожаления.
Да, дочь Андарии знала, что старшая сестра хочет заговорить с нею, и уж навострила уши, насторожилась: что будет сказано? Да, она чувствовала это своей силой, духом, всей душой. Но вместо этого эта страшная, грозная, и вместе с тем притягательно-скромная Ашаи-Китрах внимательно поглядела по сторонам, будто кого выглядывая; но что её взор мог встретить, кроме узкого длинного коридора, совершенно пустого, и этих мрачных стен?
— Все тропы ведут к смерти, — раскатился её голос.
Миланэ вздрогнула.
— Как мрачно рассуждает превосходная, — совершила попытку улыбнуться.
— Я должна рассуждать той мерой правды, которой обладаю. Наречься правдовидицей — большое ограничение: мне нельзя врать.
«О, так это правдовидица…», — заволновалась Миланэ.
Сложно сказать, что означает и что сулит её присутствие.
— Могу предположить, что это — сложное ограничение, — осторожно заметила Миланэ.
— Несомненно. Но только так можно чего-то достичь в искусстве правдовидения. Нарушение обета равно смерти, совравшая правдовидица должна уйти из мира, — спокойно сказала Ахира. — Она может соврать. Раз. Потом ей велено умереть.
— А если правду говорить нельзя?
— Тогда требуется молчать.