На это дочь Сидны чуть насторожилась, начала расспрашивать, но потом махнула тонко-усталой ладонью и, покушав без аппетита, ушла спать, ибо предполагала, что завтра у неё будет много-всякого разного, чтобы поделать и разрешить, посему охотнице надо отоспаться.
Отоспаться не совсем получилось. Сначала пришли одни просители — застамповать какую-то мелочь, потом вторые, которым пришлось честно ответить, что со свадьбами у неё практически нет опыта; третьим же просто нужен был огонь Ваала, который Миланэ, несмотря на осознание того, что он крадёт силы, зажгла в их чаше прямо у порога. И кажется, что надо было отказать, но она не смогла, потому что…
— Я Ашаи, и ничего с этим не могу поделать, — тихо сказала себе Миланэ, прикрыв за ними дверь.
Словно этого мало, пришло известие явиться в Дом Сестёр для «определения места и служений» — обычное дело для сестры, которая только прибыла на новое место. Делать нечего, надо идти, а потому Миланэ начала собираться.
Миланэ любит много света в доме, но сегодня обитала в полутьме — занавески открыты лишь наполовину; кроме того, в Марне сегодня облачный, прохладный день, с далёким предчувствием дождя. Сидя перед зеркалом, она очень осторожно и медленно убирала маленькими ножницами усы, и время от времени гляделась на себя. Оттуда, из зазеркалья, на неё глядела грустносветлая львица, и можно бы сказать, что вот она, полноценная сестра Ашаи-Китрах, ответственная и сосредоточенная, так-то должно быть; но серьёзность бывает разной, и лучше всего это чувство наименовать «великая меланхолия». Можно бы сказать, что она — андарианка, а все они изначально скромно-спокойны и относятся к жизни с тщанием; тут Миланэ мечтательно улыбнулась, вспомнив о своей прекрасной родине; но, наверное, нет ничего более обманчивого, чем прямая простодушность андарианца и покорное спокойствие андарианки. Андарианцам приписывают множество подобных качеств, и андарианец предстает перед остальными Сунгами добродушным, хозяйственным, неловким в жизни и общении простаком, топорно и неуклюже желающим выудить пользу для себя и рода, честным торговцем, усердным, но глуповатым ремесленником; андарианка же воплощает сумму покорных качеств самки: уступчивость по отношению ко львам, усидчивость и терпеливость, мягкость, отсутствие больших притязаний в жизни, любовь к детям, кротость, предупредительные манеры и стыд. Но андарианцы — давние, полнокровные Сунги, они не могут быть простаками, как это может казаться тем, кто поверхностно знаком с ними; в их душах таится глубоко упрятанная сила, и андарианец может стать богатейшим дельцом, гением денег и терпения, не скряжистым, но и не расточительным, упорным в своём деле, либо воином, который так же методично, бесчувственно и с умом убивает своих врагов, как создаёт дома и тумбы в мирное время; андарианка может когтями уцепиться в жизнь, достигая цели, если поймёт, что ей действительно нужна эта цель, и не только ей, а ещё тем, кого она любит, парадоксально сохраняя свои прежние спокойные качества; кроткая хищница — немыслимое для остальных определение, но для андарианки — ещё как возможное. Андарианцы разнежились, размякли, превратившись в скотоводов, торговцев и создателей вещей, но это отнюдь не значит, что они не могут вспомнить свою старую, равнодушную к препятствиям и невзгодам силу духа.
— Всё будет хорошо, — произнесла она банальность для самой себя, притом попытавшись улыбнуться так, будто соблазняла самца.
Но там, в зеркале, отражалось что угодно, но только не радость.
Нет, Миланэ больше не могла улыбаться, как прежде. Всё-таки мысли рано или поздно возвращались к Амону, и становилось очень тоскливо. Она пыталась представить, каково ему там, в неволе, но получалось смутновато; тем не менее, Миланэ знала трудности жизни, успев побывать в жутком одиночестве перед Приятием и вступив в грязь мира на Востоке; да и вообще, ученицы Ашаи-Китрах многое успевают увидеть на своём веку. Поэтому дочь Андарии не питала никаких иллюзий. Более того, не терялось сомнение: хорошо ли было подписывать эти показания? Не лучше ли было присоединиться к Амону и во всём сознаться, как есть? Но враз по разу Миланэ приходила к выводу, что подобное решение — безусловное благородство, но вместе с тем — глухая глупость, ведущая к одному — разрушении и его жизни, и её; более того, это бы означало, что она волей-неволей признаёт свою ошибку, право большинства потрепать её по загривку и въедливо сказать: «Что, родная, теперь поняла, сколь ты отступна?»
«Предугадать, что Амон сам украдет «Снохождение», было не-во-змо-жно. Хотя погоди, а как же Карра-Аррам, все чувства Ашаи? Но чтобы что-то высмотреть, надо хотя бы знать, куда смотреть; а я не знала, что он может быть столь безрассуден ради меня… Он знал меня всего несколько дней — и решился! Мой любимый Амон, будь я проклята, если не освобожу тебя! Вестающие обещали. Вестающие помогут. Вестающие…»
Да, они.
Миланэ встала, кивнула самой себе — «я готова выходить».
— Раттана, вернусь не ранее вечера. Передашь всем просителям, коль таковы будут, — спустилась вниз.
— Как сиятельная прикажет, — глубоко кивнула Раттана.
«Всё-таки Вестающие заслуживают уважения», — пришла к выводу Миланэ, ступая по тем камням, где не так давно пролилась кровь обидчика её верной служанки. Миланэ уже не надеялась, что в мире Сунгов её взгляды и поступки найдут понимание; но именно Вестающие помогли спастись, именно они прижали уши от мерзостно-бессмысленных поступков амарах Леенайни, именно они считают Малиэль великой, именно они вершат то, что достойно львиц духа — сновидят и узнают неведомое. Тогда загадка: почему всё это время они не предприняли ничего, чтобы сделать белым имя Малиэль. «Будь я Вестающей», — подумала Миланэ, — «то сделала бы всё, чтоб снять всю грязь, которой её покрыли нищие духом».
Уже виднелись башни Марнского Дома Сестёр.
«Как знать, может, они раскусили сущность нашего общества? Может они и вправду поняли, что плыть против глупости — бесполезно, а исправлять положение — опасно? Может быть. Интересно, а они верят во Ваала? Забавный вопрос. Да, все Сунги вроде бы так хороши, но ведь из кого-то состоит Надзор Веры? Есть же сестринство Сидны, а это оно писало комментарии, которые так натужно пытаются объяснить, почему всё описанное в «Снохождении» — враньё. Мол, так и эдак, Малиэль — плохая, сновидение — забава, Ваал — велик. Просто, ясно, доступно; все довольны, все счастливы; не надо ничего искать, не надо ничего знать. Я не читал, но осуждаю. Не читала, а сожгу. Как мило».
В конце концов, можно ведь прожить и без всяких снохождений, верно?
Лишь после стольких лет пришло ясное осознание того, что все Ашаи-Китрах — не одинаковы. Одни — ищут; вторые — уже всё давно нашли. Одни — желают знать; вторые — уже всё давным-давно знают. Одни — своевольные, надломленные, непредсказуемые, даже злые, но личности; вторые делают всё, чтобы их личность исчезла, растворилась в большом море сестринства Ашаи-Китрах. Эти вторые могут видеть лишь не дальше собственного носа, но почему?
— Оно им не доступно, — ответила самой себе Миланэ, тряхнув рукавом.
Они могут только верещать денно и нощно: «Ваал! Ваал велик! Мы велики! Сунги велики!». Они даже могут научиться зажигать огонь на ладонях и множеству иных трюков. Но они ни шакала не понимают.
Но потом Миланэ чуть поостыла; ведь и ей-то, признаться, похвалиться нечем.
Она тоже ничего не понимает.
Она не понимает, что такое сновидение.
Почему есть все эти миры?
Почему они устроены так, а не иначе?
И вообще: что вокруг происходит и зачем?
В Доме Сестёр пришлось задержаться надолго. Волей-неволей Миланэ познакомилась с многими сёстрами, коротая время в пустых беседах; не считая это приятным, она всё-таки понимала, что это нужно и полезно. После тягомотины и довольно глупой суеты старшая сестра-распорядительница, наконец, отметила её как «сестру, отдающую общее служение в Марне» и «находящуюся в услужении у патрона такого-то», между прочим отметив, что буквально сегодня прибывшая выписка из личного дела в дисципларии отображает её как «Ашаи средних качеств, иногда нестойкую и требующую призрения»; естественно, сестра-распорядительница ловко поехидничала по этому поводу и начала сетовать на бестолковую молодёжь.