Вернувшись из Лувра в свой дворец, Ришелье прошел в кабинет и позвонил в колокольчик.
Вошел секретарь.
- Принесите мне бумаги, которые подготовил Буаробер по поводу господ Годо, Шаплена и прочих... Я хочу их посмотреть.
- Ваше высокопреосвященство имеет в виду проект об учреждении Академии? - заколебался секретарь.
- Да-да, - нетерпеливо поморщился кардинал. - Я поручал аббату подготовить предложения...
Ришелье многозначительно посмотрел на секретаря, словно желая подчеркнуть, что аббату Буароберу поручалось только подготовить предложения, а проект учреждения Академии может составить лишь он непогрешимый и всемогущий кардинал.
Виновато улыбаясь, секретарь растворился в дверном проеме.
Получив требуемые бумаги, Ришелье быстро перелистал их. Его цепкие глаза и живой ум схватывали суть с полуслова. Затем его высокопреосвященство взялся за перо. Кое-где он изменял лишь одно-два слова, но подчас вымарывал целые страницы.
Перо быстро бегало в руке кардинала.
"Хотя образованность, - писал он, - совершенно необходима в любом государстве, она, несомненно, не должна сообщаться всем без разбора. Как тело, имеющее глаза на всех своих частях, было бы чудовищно, так и государство, если бы все подданные были учеными..."
Кардинал скорчил гримасу, не переставая писать. Он представил себе картину всеобщей учености, и она чуть было не вызвала у него приступ подагры.
"...Вот из какого соображения политики хотят, чтобы в упорядоченном государстве было больше мастеров механических профессий, чем мастеров либеральных профессий, насаждающих образование. Именно с целью направлять действия вышеупомянутых мастеров либеральных профессий мы считаем целесообразным создать Академию, попечителем которой назначаем... - его высокопреосвященство помедлил мгновение, а затем вывел:
- ...господина канцлера Сегье", - и поставил жирную точку.
Рука его высокопреосвященства снова нащупала колокольчик.
- Пусть это перепишут в трех... нет - в пяти экземплярах. Позовите отца Жозефа.
- Он в приемной, ваше высокопреосвященство.
- Курьер от короля шведского вернулся? - спросил кардинал, наклоном головы приветствовав свое доверенное лицо, когда "серый кардинал" вошел в кабинет.
- Нет еще, ваше высокопреосвященство, - отвечал тот.
- Уж пора, - ворчливо заметил кардинал. - Этот Густав-Адольф очень полезен Франции: он крушит Габсбургов налево и направо, но у него мало людей. Я предлагаю ему помощь. Надо, надо ему помочь, и имперцам несдобровать. Теперь я сожалею, что не настоял год назад на том, чтобы Франция оказала ему прямую военную помощь, - продолжал кардинал доверительным тоном. - Настала пора исправить эту ошибку, а то этот храбрец один разобьет имперцев, и мы останемся ни с чем.
- Густав-Адольф - монарх-воитель. Вы правы, ваше высокопреосвященство, - согласно откликнулся отец Жозеф. - Ведь он не устрашился вступить в Европейскую войну один, не добившись поддержки ни у нас, ни у Нидерландов, ни даже у Дании.
- Вот-вот, и завоевал всю Померанию, - заметил кардинал. - Пожалуй, я снова напишу ему и пошлю в Стокгольм Рошфора. Так я буду уверен, что мое письмо попадет в руки адресата... Что нового из южных провинций, отец Жозеф?
- В Лангедоке - чума, - с тонкой улыбкой произнес "серый кардинал".
- И вдобавок - Монморанси, - в тон ему отозвался "красный".
Они понимали друг друга с полуслова.
- Неужели мор не стихает?
- Эпидемия идет на убыль в одном месте, а усиливается в других.
- Ладно, отец Жозеф. Вы можете идти - мне просто приятно было провести с вами эти несколько минут. А я еще немного поработаю.
Оставшись в одиночестве, его высокопреосвященство потребовал всю накопившуюся корреспонденцию. Он бегло просматривал донесения губернаторов, чиновников, назначенных им в разные уголки страны, рапорты полицейских начальников о народном ропоте, раздававшемся то тут, то там вследствие непомерных налогов.
Губы его высокопреосвященства кривились в брезгливой усмешке, когда он читал все эти донесения.
- Ничего, - бормотал кардинал. - Это все аристократы. Они подбивают народ. Без их подстрекательских выходок крестьяне покорно тянули бы свой воз.
Неожиданно в голову пришло живое сравнение. Кардинал отложил в сторону бумаги и потянулся за пером. Строчки одна за другой ложились на белый лист. Они сохранились для потомков:
"Народ необходимо сдерживать нуждой. Его следует сравнить с мулом, который, привыкнув к тяжестям, портится от продолжительного отдыха сильнее, чем от работы..."
Повертев перо в руках, кардинал сделал приписку:
"Но подобно тому, как работа мула должна быть умеренна и нагрузка этого животного должна соразмеряться с его силой, то же должно быть соблюдено и относительно повинностей народа".
Ришелье отложил перо и снова принялся за чтение. Новости парижских нувеллистов, которые знают обо всем так же хорошо, как и его ангелы. Хотя как раз именно среди нувеллистов больше всего агентов кардинала. И это хорошо. Они процеживают сплетни и слухи сквозь сито здравого смысла, а оставшийся полезный осадок подают на его стол в свежем виде.
"Завтра его величество собирается на охоту на лис. Эти животные должны очень опасаться, так как у его величества твердая рука и на прошлой охоте он собственноручно застрелил пять волков".
Прочитав этот заголовок, кардинал усмехнулся. Всем, а уж сборщикам и поставщикам новостей и подавно, была известна страсть короля к охоте.
"Монахини монастыря урсулинок в Лудене оказались во власти ночных привидений после эпидемии чумы, унесшей четверть населения города".
Кардинал откинулся на спинку кресла. Инквизиция делает, что может. Она хватает подозрительных людей, отмеченных стигмами Дьявола: всех сухоруких, колченогих, косых, подверженных приступам падучей, передает их в руки судей, а после признаний в сговоре с Дьяволом публично сжигает на площадях городов, где мор уж слишком силен. Это успокаивает народ.
Ришелье вернулся к кипе бумаг. Последнее сообщение о чуме в Лудене напомнило ему другое, бегло просмотренное ранее. Он порылся в бумагах. Вот оно.
Глава овернской инквизиции сообщил, что ведьма Элина Маркос, гречанка, была схвачена в окрестностях Клермон-Феррана по многочисленным доносам горожан, изнемогающих от морового поветрия, одолевающего Клермон-Ферран уже долгое время. Ведьме был вынесен обвинительный приговор, но...
Здесь начиналось самое странное... Инквизитор писал далее, что упомянутой Элине Маркос удалось избежать костра, причем деятельное участие в ее освобождении принял некто д'Артаньян, назвавший себя лейтенантом королевских мушкетеров, что оказало свое действие на святых отцов и стражу, приведя их в растерянность. Воспользовавшись этой растерянностью, человек, назвавший себя д'Артаньяном, освободил ведьму от пут и скрылся вместе с нею в неизвестном направлении. Ришелье неожиданно понял, что поразило его в этом сообщении даже не имя д'Артаньяна, от которого снова было словно бы некуда деваться, хотя само присутствие гасконца на казни ведьмы в отдаленном Клермоне уже было достаточно странным.
Его высокопреосвященство находил еще более странным другое - ведьма была гречанкой, об этом прямо говорилось в донесении инквизиции. Гречанка в Оверни.
"Допустим, - сказал себе Ришелье, - это странно, но почему бы и нет?"
Что-то не давало ему покоя, какая-то странность была заключена в имени колдуньи.
Неожиданно кардинал понял.
Он вызвал секретаря. Тот, задремавший, поскольку время было уже позднее, немного промедлил и встретился со взглядом Ришелье, который не предвещал ничего хорошего.
- Разыщите-ка мне письмо настоятеля коллегии иезуитов Ла Флеш. Оно должно быть в моем архиве.
Ожидая возвращения секретаря, Ришелье не мог сдержать нетерпение. Усы его высокопреосвященства встали торчком, как уши охотничьей собаки, почуявшей крупную дичь.
"Неужели это та самая гречанка, за которой охотятся святые отцы? О, настоятель не пишет мне этого прямо, но весь тон письма изобличает его с головой. Им для чего-то позарез нужна эта Эвелина... Эмилия... имя похоже, очень похоже... какие-то старые счеты ордена, духовник императора Рудольфа. Но - неважно. Неужели гасконец увел дичь из-под воинства Иисусова? Немыслимо. Совпадение? Невероятно!"