Но она из тех, у кого вся душа нараспашку. Мне невыносимо это видеть. Но изменить ничего нельзя.
Когда мы сворачиваем за угол и в поле зрения появляется железнодорожная станция, меня охватывает отвратительное чувство тревоги, которое даже хуже, чем мое похмелье. Вероятно, оно вызвано мыслью о возвращении в крохотную одинокую квартиру, которую я, к тому же, больше не могу себе позволить. Слишком быстро мы оказываемся на платформе в ожидании моего поезда, который отправляется одним из первых. В такую рань, так еще и в субботу, кажется, будто вокруг ни души. Мне хочется попросить Бенджи обнять меня в последний раз.
— Собираешься домой? — вместо этого говорю я.
— Да, хочу немного поработать. Может поразвлекаюсь с грудой хлама в гараже. Пить воду всю ночь — просто офигенно. Можно не беспокоиться о похмелье, — он одаривает меня озорной ухмылкой.
Я бы закатил глаза, но уверен, что это вызовет приступ боли.
— Так ты наконец-то получил свой «Мустанг»? — Он всегда хотел «Форд-Мустанг».
— И он 1977 года. Конечно, сейчас он не на ходу, ну это только пока. Ты мог бы прийти заценить.
Я бы пришел хотя бы для того, чтобы увидеть, с каким восторгом он говорит об этом. Но я не могу.
— Может напишешь мне об этом? Пришлешь пару фоток?
Бенджи опускает взгляд.
— Знаешь, я правда понимаю почему ты уехал.
Я уехал по множеству причин. И все они не были достаточно вескими. Да, я мог бы сказать, что одной из них было нежелание видеть маму и папу снова вместе. Это было настолько больно, что я не смог этого вынести. Было ужасно постоянно жить в ожидании того, когда он снова ей изменит. Но это была не единственная причина.
Хреново, но порой то, чего ты больше всего боишься, происходит из-за того, что страх полностью парализует тебя и он единственное, что ты видишь. Я так боялся потерять дружбу Бенджи и Джема из-за своих чувств к Бенджи, что в конечном итоге оттолкнул их обоих.
— Прости меня, — говорю я, понимая, что этого недостаточно. — Я так по тебе скучал.
— Тебе необязательно уезжать. — Видеть искреннюю надежду в его глазах, было также тяжело, как смотреть на слишком яркое солнце, которое сейчас выглядывало из-за крыши станции. Я закрываю глаза.
— Я должен… — найти работу, заплатить за квартиру, — во всем разобраться… — другими словами, продолжать бежать, потому что я просто не знаю, как остановиться.
Хотя, я и не уверен, что вообще хочу двигаться сейчас. Я так устал, все это так чертовски утомительно.
Мой поезд подъезжает к платформе. Сомневаюсь, что мир, и правда, настроен против меня, но в моменты как этот, мне реально так кажется.
— Мне понравилось быть с тобой прошлой ночью. Больше всего на свете. — Он касается пальцами моего запястья, пока говорит, прикосновение настолько легкое, что я беспомощно тянусь к нему, желая большего.
И мне нравится, как он смотрит на меня, говоря такие вещи. Как будто позволяет мне заглянуть себе в душу. Я никогда не чувствовал себя так ни с кем другим.
— И мне, — тихо говорю я. — Но… — я не могу.
Бенджи наклоняет голову, и я знаю, что он изо всех сил старается понять.
— Ты все еще видишь во мне ребенка. Я всегда был для тебя лишь младшим братом Джема. Я понимаю.
Только, когда вру сам себе, — думаю я. — Ты намного больше, чем просто ребенок. И всегда был.
— Дело в другом.
Бенджи хмурит брови, и мимолетная вспышка боли искажает его лицо.
— Это потому, что ты… натурал? — Он ненавидит это слово. И я вроде как тоже, так как я точно не натурал, хотя, знаю, что никогда не противился тому, что люди считали меня таковым.
Я качаю головой.
— Я запутался, Бенджи. Не думаю, что знаю, чего хочу.
Кроме прошлой ночи, когда я был довольно уверен в своих желаниях. И это не секс, а близость. Я не обнимаю людей, с которыми сплю. Я просто хотел быть с Бенджи, больше всего на свете. Даже больше, чем хотел секса. Но я слишком напуган, чтобы признаться ему во всем, чего хочу. Я никогда не испытывал ничего подобного ни к кому другому. А что, если он не захочет этого со мной?
Он смотрит на меня, словно пытается прочитать мои мысли. И часть меня хочет, чтобы у него это получилось. Я начинаю понимать, что, когда копаешься в чем-то, разбирая на составные части, потом не всегда удается собрать это воедино. Не в одиночку.
— Я никогда не хотел ранить тебя, но все равно делаю это. Даже сейчас. — Мой голос звучит очень тихо, и я не уверен, что вообще что-то говорю. Мне бы хотелось перенести эти слова напрямую ему в голову. — Вот почему у нас нет будущего. Не хочу рисковать и разбить тебе сердце.
Разве не каждый, влюбляясь в кого-то, испытывает ощущения сродни падению без парашюта за спиной? — шепчет слишком рациональный голос в моей голове. — Ты не думаешь, что Джем, возможно, чувствовал тоже самое с Симоной прошлой ночью? Или тебе не кажется, что, может быть, это нормально? И это то, с чем ты в состоянии справится?
Мне нужно сесть в поезд.
Но мое сердце думает иначе. Я не могу пошевелить ногами.
Может, это потому, что сердце понимает, что происходит, в то время как голова — нет.
Быстрое легкое прикосновение губ Бенджи к моим шокирует, я чувствую будто из меня разом выкачали весь воздух.
Мои сердце и голова всегда находятся в состоянии войны, но на несколько блаженных бездумных мгновений сердце берет вверх над разумом.
Я не помню, как подошел к нему настолько близко. Мой пульс тяжело стучит в ушах, когда я провожу пальцем по мягкой щетине на его челюсти. Он ненавязчиво приобнимает меня за поясницу. Каждая клеточка моего тела желает поцеловать его в ответ. Он не сводит с меня взгляда, его глаза полуприкрыты, зрачки расширены. У меня подгибаются колени, от ощущения его языка на моем большом пальце, когда я провожу по его нижней губе. Не в силах удержаться, я прижимаюсь губами к этому же месту, пробуя на вкус его влажный теплый рот. Чувствую, как всего на секунду его язык прижимается к моему, прежде чем я пьяно отшатываюсь. Его руки поддерживают меня, а затем отпускают.
Я продолжаю пятится. Мозг говорит, что мне нужно сесть на поезд. Но я не могу разорвать зрительный контакт. Каким-то образом я все же добираюсь до дверей поезда и захожу в вагон, когда мое сердце бьется, словно я пробежал целую милю.
Не убегай. Не от этого.
Двери начинают пищать. Они вот-вот закроются, и поезд тронется, а я буду цепляться за поручень, смотря в окно, пока не перестану видеть его, и он не станет просто мальчиком, которого я когда-то знал. Мужчиной, которого оставил позади. Не думаю, что смогу это вынести.
Так что я делаю единственное, что мне остается.
Я протягиваю руку и хватаю его.
Футболка Бенджи в моем кулаке такая мягкая. Один рывок — и он уже в поезде, другой — и он уходит с линии быстро закрывающихся дверей.
Мы сталкиваемся друг с другом, когда поезд начинает движение.
— Я не понимаю, что делаю, — шепчу я ему в плечо.
— Мне все равно, — шепчет он в ответ, обнимая меня так, как будто точно уверен, как развеять все мои сомнения.
Секс — лучшее лекарство от похмелья, уж поверьте.
До Лондона ехать сорок минут. Мы одни в пустом вагоне. А может, и во всем поезде. Бенджи стоит, облокотившись на откидное сидение у самого выхода, а я рядом сонно покачиваюсь в его объятиях, пока поезд то останавливается, то снова едет и теплые солнечные лучи мерцая, играют на наших лицах. Даже головная боль, вызванная выпитой водкой, не способна омрачить мое чувство безмятежности.
С телефона покупаю для Бенджи билет на поезд и демонстрирую ему экран.
— У тебя есть срочные дела на сегодня? — я чувствую себя виноватым за то, что буквально похитил его.
— Ничего такого, что нельзя отложить до завтра. — Он чуть крепче обнимает меня. — Так куда ты меня везешь?