— Там было тепло и приятно пахло. А что я сделал-то?
Но Джем только качает головой. Перед тем как снова обнять меня, он что-то говорит своему брату. Дальше все происходит словно в тумане. Я прихожу в себя в огромной современной кухне, а рядом стоит Бенджи.
Делаю еще один большой глоток водки и ставлю бутылку на блестящую рабочую поверхность у раковины. С широко раскрытыми от удивления глазами я осматриваюсь вокруг. В больших темных окнах, словно звезды, сверкают сказочные огоньки, и на мгновение я замираю. В дальнем конце комнаты замечаю стеклянные двери, ведущие в сад, откуда дует приятный вечерний бриз. Там, в темноте, вспыхивает случайный огонек от сигареты, я решаю, что дождь, должно быть, уже закончился.
Я начинаю кружиться, не до конца осознавая, что кухня заполняется людьми. Вокруг становится слишком шумно.
— Вау, это место…
Бенджи следует за мной по пятам, защищая своим мощным телом от пихающихся людей.
— Да. Джем арендует его по дешевке у одного из университетских профессоров, с которым работает над своей докторской диссертацией. Мама говорит, что он как кот, всегда и везде найдет для себя выгоду.
Я смеюсь, потому что у их мамы на все есть аналогия с животными. В случае Джема это семейство кошачьих. Хотя я сомневаюсь, что ей сойдет с рук сравнение Бенджи с чем-то маленьким и пушистым.
— Это прекрасно. Ему, должно быть, нравится жить здесь. — Я перестаю вращаться и хватаюсь за голову, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь среди размытых пятен света. — А ты где живешь?
— По-прежнему с родителями.
«Думаю, что должен был быть в курсе». И почему я этого не знал? «Потому что последние двенадцать месяцев ты был равнодушным говнюком», — услужливо подсказывает тоненький голосок в моей голове.
К тому же Бенджи не писал об этом в своем Instagram или на сайте, где он выкладывал разработанное им программное обеспечение для обучения детей с особенностями.
Не хочу, чтобы он узнал, что я тайно слежу за ним в сети, поэтому говорю:
— Я живу в однокомнатной квартире, окна которой выходят на метро.
Каждый раз проезжающий мимо поезд сотрясает мою кровать. И происходит это каждые три минуты до двух часов ночи. «Visual» обещали поднять мне зарплату спустя шесть месяцев после заключения контракта, но так этого и не сделали. Наверное, это был первый тревожный звоночек. Но тогда, я будто ослеп и вообще нихрена не видел дальше собственного носа.
Блин, с этой водкой явно что-то не так. Я не хочу думать о подобных вещах и недовольно кошусь на бутылку, стоящую на столе, почти не осознавая, что уже направляюсь в ее сторону. Но тут, откуда ни возьмись, появляется Бенджи и сует мне в руку стакан.
— Попробуй. Это маракуйя.
Перед маракуйей сложно устоять, но все равно я угрюмо спрашиваю:
— Тут есть алкоголь?
Бенджи пожимает плечами. Он никогда не умел врать. Я беру стакан, закрываю глаза и делаю глоток. С удовольствием смакую напиток, который после водки кажется нектаром богов. Я могу пить это всю ночь. Но не буду. Сегодня водка одновременно мое наказание и освобождение.
— Помнишь, как ты сломал лодыжку, когда мы в сарае катались с тюков сена, как с горки? — говорит Бенджи. Я моргаю, пытаясь сфокусироваться на его лице. — И ты разрешил позвать твою маму только после того, как прохромал полмили до игрового парка в деревне, потому что…
— …она бы во мне разочаровалась. — Мама была бы очень расстроена тем, что я пошел в сарай после того, как мне ясно дали понять, что этого делать нельзя. — И ты помнишь такое? Тебе ведь было… — я прищурился, — семь?
Он краснеет и смотрит вниз.
— И к чему это все? — быстро продолжаю я, потому что его румянец возбуждает во мне что-то, о чем я не хочу сейчас думать.
Он снова пожимает плечами:
— Я просто знаю, что ты строг к себе, и иногда, перед тем как принять от кого-либо помощь, долго сопротивляешься.
Бенджи пристально смотрит на меня и в этот момент я отчетливо понимаю, чем именно он отличается от Джема. С Бенджи легко болтать. Он не пытается оказывать давление, и я просто могу быть рядом с ним самим собой. Раньше я убеждал себя, что мне с ним так легко, потому что он был помладше и смотрел на меня с восхищением, но теперь мне кажется, что дело не только в этом. Мы будто заключили некий негласный договор.
— Позволь мне еще какое-то время использовать водку, как прикрытие, — шепчу я.
— Только не переборщи, ок? — Он сжимает мое плечо. — Эй, помнишь тот трек, что вы с Джемом постоянно заказывали в «Gravity»?
Бенджи исчезает, не дождавшись моего ответа. А может, он и ждал, и это просто я ничего не сказал. Я медленно моргаю, чувствуя блаженное опьянение. Это немного дезориентирует, но я рад, что меня мягкими волнами накрывает спасительное забытье. Просто хочу все забыть. И не знать, что помнил.
Вдруг передо мной снова появляется Бенджи. Вокруг нас стоит гул десятков голосов, воздух наполняется знакомым бешеным ритмом.
— Пойдем. Со мной можно ни о чем не думать, — он протягивает мне свою большую загрубевшую ладонь.
«Черт, неужели такое вообще возможно», думаю я, и мне плевать, даже если я сказал это вслух.
Достаточно трезв, чтобы разобраться во всем, но слишком нерешителен, чтобы действовать.
Мы отрываемся в центре танцпола, для создания которого в гостиной всю мебель сдвинули к стенам. На потолке кружатся огни лазерного проектора, мигают стробоскопы, а по полу стелется густой туман из дымогенератора, создавая впечатление пожара в подвале. Мы выглядим невероятно по-идиотски. Вернее, Бенджи выглядит невероятно. А я, даже не смотря на степень своего опьянения, прекрасно понимаю, насколько идиотский у меня наряд. Но сейчас, какая нахрен разница?
К нам присоединяется Джем, и мы втроем уходим в отрыв.
Я всего лишь бит. Проблеск света. Облачко дыма. Боже, как же мне этого не хватало. Это был наш способ забыться. Мой способ. Мой кайф. Мое освобождение. Так я мог отпустить все, за что слишком крепко цеплялся.
Нам с Джемом по пятнадцать. Раздобыв поддельные документы и заработав немного денег на раздаче газет, мы шли зажигать в «Gravity» каждый вечер в пятницу, субботу, а иногда и воскресенье. Когда Бенджи исполнилось пятнадцать, мы подарили поддельное удостоверение и ему. Но только в свой шестнадцатый день рождения он, наконец, смог нам открыться и рассказать о своей пансексуальности. Помню, как мы обрадовались и чуть не задушили его в своих объятьях. Мы пристально следили за тем, чтобы к нему никто не клеился. Вернее, я следил. С той самой ночи наше радужное трио было неразлучно. Флуоресцентной гуашью мы наводили боевой раскрас, надевали на шеи полдюжины светящихся неоновых колец и шли танцевать. Мы просто веселились под музыку, не употребляя алкоголь и не пытаясь кого-то подцепить. Таково было правило. Единственное правило.
Треки плавно перетекают друг в друга, кажется, мы танцуем уже несколько часов. Чувствуя, как пересохло во рту, я постепенно прихожу в себя. Надеюсь, кто-то уже успел допить ту водку, что я оставил на столе. Иначе, я пойду и прикончу ее. Кнопка самоуничтожения все еще болезненно пульсирует у меня в груди.
Джем продолжает самозабвенно танцевать, размахивая руками и откинув голову назад. Но Бенджи ловит мой взгляд. Он подносит руку ко рту. Воды?
Я киваю, и он разворачивается, чтобы налить мне что-то из кувшина, который стоит на пианино позади нас. Это просто вода, но я опрокидываю в себя стакан за стаканом и благодарно улыбаюсь, пока Бенджи продолжает наполнять постоянно пустеющую тару. Наконец, я чувствую, что баланс жидкости восстановлен и, кажется, я даже немного протрезвел.
— Алфи! — слышу я возглас сквозь грохот музыки.