Соня дрожала от холода, поэтому немедленно встала с камней. Еще один цветок почти угас, она устало подняла руку, делая вид, будто отпускает в полет светлячка. И в мерцании цветка мелькнуло нечто… Дверь!
Цветок угас, но Софья подбежала к еще одному, более тусклому, сорвала его и снова подняла руку. Сомнения исчезали полуденными тенями, когда взгляд зацепился за вычерченную ручку и плотные окованные скобами доски. Только дверь находилась… в потолке, которым оказался низкий выступ скалы, и была приподнята метров на пять от земли.
Путешественница застыла в нерешительности, ведь прыгать на такую высоту не умел никто. Она сожгла еще пять цветов, обыскивая плато, спускаясь по лестнице. Даже решилась пройти на корабль, с опаской переступив бурый от ржавчины борт.
Задумываться, почему в башне льора обретается напоминавший земные металлический корабль, не было времени. Да и не нашлось на нем ничего полезного, в истлевшей рубке не было никакой аппаратуры, и ничего не напоминало дверь. После волны жаркого воодушевления нахлынул ледяной прибой нерешительности. Все казалось, будто ответ где-то совсем рядом, будто она когда-то видела нечто подобное. Но где? И когда?
Свет цветов потихоньку иссякал. Чем больше их рвали, тем тусклее они делались и тем быстрее сгорали, словно связывались единой цепью корней и поддерживали друг друга. Цветы не люди, они лучше и быстрее понимают, как важно оставаться вместе. Хотя вечно кто-то разлучает и их своей неверной рукой, без цели и назначения.
Софья поглядела на жемчужное сияние и рассыпавшиеся лепестки в ладони: вот и ее так же оторвали от родителей, от друзей и дома, от самого ее мира. И зачем? Лишь, чтобы она выгорела дотла и потухла, исчезая без следа? Что придумал жестокий чародей? Пленница остановилась в оцепенении посреди плато, когда вновь раздался ясный голос мучителя, но уже с нотками легкого сочувствия:
— Лиитэ София, я по-прежнему не до конца рассержен на вас. Мне больно смотреть на ваши мучения. Эту пытку может прекратить одно ваше слово.
— Нет! Никогда, — крикнула в темноту Софья. Упрямство пробивалось в ней колючими шипами. Может, стоило бы схитрить и остановиться, попытаться обмануть льора. Отправить хотя бы Риту домой, а самой… Нет, о таком исходе и думать не желала. Она готовилась, сколько хватит сил, блуждать по башне, а в итоге любым способом разбить саркофаг магического сна и вдвоем с сестрой уйти через портал. Справиться бы только с кованой дверью в потолке.
— Не это слово, — с разочарованием пояснил льор, усмехнувшись: — Это так по-людски. Какие-то неведомые идеалы и принципы приносят невообразимые страдания маложивущему зыбкому телу. И все во имя чего?
— Помимо тела, есть еще душа. И ее запятнать страшнее, потому что она вечна, — твердо ответила Софья, не намереваясь уступать. Они с льором точно испытывали друг друга на прочность.
— О, какие пошли разговоры, — продолжал насмехаться мужчина. — Никак вы умереть там собрались? А обо мне вы подумали? Я не желаю прослыть губителем юных дев.
— Зато вы подумали только о себе, — напомнила бесстрашно Софья. — Я выберусь, если такова воля судьбы. А не ваша воля!
Покоряться кому-то, идти на уступки против своей веры — не ее выбор, не ее способ достижения целей. Пусть она всегда и пряталась в тени чужих побед и силы, но, может, просто не ведала своей.
— Судьба… Жизнь и смерть. И почему это тревожит существ с разумом и волей во всех мирах? Все прочие рождаются и умирают без лишних раздумий. Но, спешу заметить, «воля судьбы» здесь представлена исключительно одной фигурой — мной, — слова вновь подернулись оттенками угрозы.
— Значит, я умру. Смерть — это не конец, — продолжила Софья, уже даже не стремясь задобрить или обмануть льора. Если он все-таки настолько разгневался, что собирался ее убить, то сопротивление не имело смысла.
Порой необходимо принять свою судьбу, только не унизиться, не отступиться, но бороться до конца. Софья вновь измерила плато нервными шагами, собирая в горсть последние цветы, чтобы увидеть то, что еще могло таиться во мраке. Ноги ее обволокла темнота и постепенно она сомкнулась и над растаявшими цветами. Теперь инфернально зеленым мерцали лишь гнилушки.
Софья вновь очутилась в кромешной темноте, стоя лицом к стене, не решаясь двигаться, когда узнала, что вокруг пропасти. Она вновь села возле скалы, точно и правда намеревалась умереть, замерзнуть, но не двинуться с места. Тело пробивало ознобом, но в разум пришел губительный покой, донося из памяти отдаленные тонкие мелодии бамбуковой флейты. Их прервал не менее тягучий и печальный голос, что прозвучал почти незнакомо, скорбно: