— Перебраться? Нет… — качал головой Раджед, протяжно вздыхая. — Я хранитель портала. Зеркало не передвинуть. Пусть оно и сломано, но что если я его починю? Или оно само восстановится?
Отчасти он не лгал, однако в большей степени его терзало чувство вины: друзья спасли его, а он своей рукой лишил их шанса на спасение из гибнущего мира. В какой-то момент он и впрямь поверил, будто в силах отменить чуму окаменения. Он, живущий вопреки судьбе.
Но шло время, и после бессильных попыток подступала новая волна отчаяния. А вестей от Сумеречного Эльфа не поступало, наверное, страж долгое время осмыслял цену своего откровения. Что ж… Раджед ни в чем не винил его. Янтарному чародею всегда нравилась жизнь, и глупо чувствовать себя причиной окаменения, когда сдерживавшие ее недра выпили все понемногу. Льор умел — или научился — не таить долгих обид.
«София, самоцвет моей души, как бы я хотел увидеться с тобой до того, как мы все окаменеем. Как бы я хотел провести по твоим волосам, привлечь к себе твой тонкий стан, утонуть в бездне твоих чистых глаз», — обращался к незримому призраку Раджед, и ему мерещился аромат горных цветов и свежих роз. Казалось, именно он сопровождал Софию. Чистые розы, хрупкие анемоны…
Каждый миг, что навеки разделил их, усугублял все нараставшую апатию и опустошенность. Нет души мира, нет портала — только сны о неизбежном окаменении. Один раз в библиотеке — в которую он переселился, чтобы не лицезреть расколотый портал — упала книга. Он задремал и не заметил, как увесистый том с глухим шелестом сполз со стола. Но встрепенулся льор не от этого: показалось, словно кто-то слышит. С дрожью во всем теле он ринулся к порталу.
Ведь случалось же уже однажды чудо! Почти без причин! Что же мешало ныне? Все законы магии делались обратимыми и неразборчивыми. Так всегда случается в начале творения и в последние дни. Так отчего же в такие времена не сотвориться невероятному?
Однако запыленный тронный зал со следами разрушений, которые безразлично не исправил хозяин, встретил немым разломом, изуродовавшим гладкое стекло. Но все же чудился витавший в воздухе аромат роз и анемонов. Раджед приблизился к зеркалу, приникнув к нему щекой. С той стороны доносились слабые звуки, веяло весной, душным городом, теплом. И, что более всего невероятно, льор отчетливо чувствовал присутствие Софии, прямо там, с другой стороны. Так близко. И так невосполнимо далеко!
Он просидел всю ночь, безотчетно надеясь на чудо. Но ничего не произошло… И тогда липкие щупальца отчаяния обвили сияющий кристалл души, сдавили сердце, породив болезненную пульсацию в висках. Она не унималась несколько часов, измучив так, что острые скулы походили на два горных пика по краям осунувшегося лица.
— Это мне наказание? Это удел того, кто живет вопреки своей судьбе? — воскликнул он наутро в немом обращении к неведомым силам. На Сумеречного он более не злился, несчастный друг на самом деле сам нес тяжесть цепей, сковывающий силой и невмешательством. Но что же само мироздание? Являло порой свои нити, рычаги, но меж ними не затесалось ни ответов, ни четких инструкций, ни назначения всех выпадавших на долю испытаний, словно добро и зло разыгрывали шахматную партию. Так тянулось невозможное время, дни того, чье рождение ознаменовало окончательное разрушение ослабшего мира.
«Что значит Эйлис в сундуках весь?» — не до конца улавливался смысл хлесткой фразы. Будто они разграбили мир, и оттого тот потерял способность сопротивляться, когда своевольный милосердный Страж вмешивался в сплетения нитей. Но если уж так случилось, должен был существовать какой-то выход, искупление. Раджед верил в это, вскоре после выздоровления переселившись всецело в библиотеку. Однако у всякого энтузиазма находится предел. И вот после целой ночи возле разрушенного портала настал его…
***
Раджед находился в библиотеке, он съежился там на узкой темно-желтой софе, фактически прячась под обширным серым фолиантом, который изучил уже наизусть. Он лежал без камзола, тонкая рубашка мялась, золотистые волосы спутались и, казалось, померкли. И чудилось ему, будто он не без камзола, а вовсе без одежды, нет, хуже — без кожи, брошенный на семи ветрах посреди хаоса и холода необъятной вселенной.
Он вцепился в книгу нервно согнутыми пальцами и уже который час не шевелился, уставившись немигающими расширенными глазами в одну точку, не находя ответы и теряя последнюю надежду.