София улыбнулась, но твердо и ясно ответила, стиснув его руку:
— Радж, я вернулась к тебе.
Мир расплывался от дурманящего тумана, который, как показалось, заполнил все пространство террасы. Осел на каменной скамье, цветах и вазонах, порожденный словами той, которую льор ожидал семь лет.
Они пристально посмотрели друг на друга… Не хотелось больше ни говорить, ни мыслить, строить догадки и опасения. Все было обдумано за семь лет. Все рассказано. Они вдруг окончательно поняли, что стоят друг перед другом, не во сне, наяву. Они вдруг осознали, что имеют право на настоящий поцелуй — страстный, долгий, мучительно-сладостный до безумия. И не на один… И еще… Еще… До изнеможения, пока вокруг танцевали лепестки облетавших желтых роз. Им на смену по воле волшебства расцветали ярко-алые, светившиеся в темноте, что укрывала пологом два тела, две нашедшие друг друга души, два сердца, что слились в один ритм.
Они были обнаженными, одежды смешались в переплетениях парчи и хлопка двумя яркими полосами художника-абстракциониста. Ночь раскрыла кобальтовые крылья, ночь установила свои законы в опочивальне, заставившие позабыть запреты дня. Во мраке слишком отчетливо тянулись отовсюду цепкие лапы погибели, окаменения, исчезновения. И против смерти выступала страсть, рожденная из великой нежности. Два человека, два смертных существа, разделенные мирами на семь лет, они, наконец, обрели друг друга, уже совсем иные, но, казалось, знали друг о друге все.
Он тянулся к ней, упоенно распластанной в немом удивлении на сизом шелке простыни и покрывала. Молодое тело трепетало под уверенными прикосновениями длинных пальцев, исследовавших каждый контур, каждый штрих. София вздрогнула, покрываясь стыдливым румянцем неуверенности, вопросительно стиснула его запястье, словно ожидая некого ответа.
Раджед застыл на какой-то момент. Нахмурился и даже слегка растерялся. Он вдруг понял, какая между ними разница в возрасте, и как будто ощутил какую-то ответственность, хотел бы узнать, насколько София понимает, что происходит. Она смотрела спокойно, но не отрешенно. Она была уже взрослой, тайна любви и страсти не скрывалась для нее больше пугающей завесой загадки, хоть она и не познала ее на опыте. Она словно ответила себе на вопрос о сущности страсти, научилась направлять ее, осознавать. И перестала бояться. Легкая дрожь ее рук исчезла, когда он ласково прильнул к ее губам, поглаживая по волосам.
Но теперь он сомневался… Никогда не колебался, вечно жадно празднуя такие победы, теперь он сомневался, точно впервые приоткрыл запретные чертоги. Что ж… По-настоящему любил он впервые, впервые по-настоящему тревожился за нее, впервые заботился больше себя о ней, поэтому спросил:
— Ты ведь не боишься?
Но она улыбалась, загадочно и смотрела на него сквозь темноту, точно древняя богиня-праматерь, отвечая успокаивающе:
— Нет. Ничуть.
Время иссякло для них, растворилось вместе с разбитыми часами. Где-то в тронном зале установил свои правила парадоксов восстановленный из праха портал. Шрам на зеркале зарос сиянием ослепительных искр. Так встретились два мира, так отгоняли гибель, и лишь короткая ночь не требовала ничего объяснять, погруженная в невесомость далеких созвездий, когда сплетались пальцы, и поцелуи покрывали тонкие ключицы. И трепетало шорохом травы юное тело, словно в те времена, когда Эйлис заполняли сочные луга, когда колосились поля, плавясь под знойными лучами. Прошлое, будущее, настоящее закружились единой фигурой вне пространства и запретов, словно узор, меж строк которого многообразием и буйством цветов притаился истинный смысл всех вещей. И где-то на краю Вселенной изошел протяжный вздох, как будто погасли тысячи галактик…
***
Утром они проснулись в объятиях друг друга, они лежали, прильнув щеками, как сиамские близнецы. И они долго не хотели до конца просыпаться, зарываясь в волны растрепанного ложа.
Тогда, видя ее улыбку во сне, Раджед снова вдруг заметил когда-то так пленившие черты наивного ребенка, но рядом с ним обреталась уже взрослая женщина. Неуловимая перемена короткой людской жизни.
Она приоткрыла глаза, обвивая его за шею податливыми мягкими руками. При свете дня она на миг вновь испытала неловкость, потянув на себя одеяло, однако вскоре только негромко рассмеялась.