«Не надо было тратить на зеркало… — обругал себя Нармо. — Да, долгие годы власти. Но буду ли я при этом собой? Или стану гомункулом, собранием безумия всех льоров?»
Однако рука не дрогнула, когда он потянулся к приготовленному шприцу с черным дымом внутри — так представала сдавленная топазовой тюрьмой магия множества самоцветов. Игла проколола кожу, вонзилась с непоколебимой точностью в вену над локтем.
И вот сила самоцветов вновь хлынула в кровь, вновь пронзила острыми иголками разум. Руки задрожали, ноги подкосились, магические когти неконтролируемо царапали пол, оставляя отметины. Нармо прислонился к стене, закрывая глаза, перед которыми плыли огненные шары.
«Какая боль… я это не вынесу… Ты сам этого хотел. Чтоб его чума побрала… Тебе бы дилером быть, а не льором. Найти портал… Софья… Ловушка. И души наши уходили в камни», — звучали в голове разрозненные фразы, пока тело ненормально дергалось, распластанное на каменном полу. Одержимое сотней голосов, принесшее себя в жертву на вечный алтарь жажды власти. А смысл из Эйлиса ушел во времена еще первых правителей. Этот мир сделал свое благословение вечным проклятьем.
Среди образов чужих жизней, заключенных в камни, представали противоречивые картины недавнего прошлого, которому минуло четыреста пятьдесят лет. Нармо с удивлением узнавал свою крепость, однако в те времена ее еще не тронул тлен апатичного разложения. Сияли разноцветные огни магических светильников, отбрасывая багряные блики на бледные лица двоих людей.
«Бастард будет моим наследником. В нем сила льора! А ты — убирайся», — говорил кряжистый мужчина с квадратным подбородком. Правитель был облачен в черно-алый плащ и дорогой бархатный камзол с золотыми позументами. Голос его гремел так, что дрожали хрустальные бокалы и графин на столике с витыми ножками. Или это кровь стучала в висках, отчего призраки распадались, вились туманами.
Временами Нармо выныривал в реальность, в уставленную пробирками и ретортами лабораторию, где мутный свет, льющийся через бойницу, слабо проникал сквозь пыльные колбы, ложился на древние свитки, в которых и обнаружилось страшное заклинание. На короткие мгновения сила оставляла ясность мыслей, однако все громче и громче гудел трубный глас самоцветов.
В их отточенных гранях веками заключалась не только сила, но и великая память. Камни записывали все происходящее с их владельцами, и оттого человеческий мозг не выдерживал. Нармо ощущал, как кровь скрипит вдоль сосудов, впитывал разделение и смешивание враждующих самоцветов, превращенных его рукой в труху, в пыль.
Вот рубин бился с алмазом: какие-то незнакомые старики с бородами по пояс взмахивали тяжелыми двуручными мечами. Их длинные одежды вились по ветру, от ударов магии сотрясался небосвод, небеса темнели черной грядой туч, обрушивались молниями, которые били в землю, сжигали траву и цветы, насылали мор на животных и перепуганных людей. Страшные маги прошлого…
Мелькнул и образ Аруги Иотила, ныне окончательно окаменевшего. Тогда его каштановую густую бороду еще не расцветило серебро, а суровый взгляд не потух безразличием. Он атаковал рубинового льора со спины, подло, вероломно. Так он обрел власть над восточным материком. Что ж, каков дядя — такова и племянница. Вскоре Аруга предал и алмазного чародея, подсыпал ему яд в питье на победном пиру ненадежных союзников.
Тогда Нармо испытал предсмертные муки, запечатленные памятью алмаза. Вскоре они минули, схлынули, усыпленные магией топазов. Но на смену им пришли новые сражения чародеев, вся история Эйлиса, которую властолюбивый сын ячеда ныне переживал, присутствуя при каждом событии незримым призраком будущего. В те мгновения он в полной мере осознал, какая невыносимая боль сопровождает Сумеречного Эльфа, и все же глумливо порадовался, что не сопереживает никому из увиденных гордецов. Этот мир не заслуживал сострадания и спасения. И пусть руки и ноги леденели от боли, вены взбухали от разносимой через них к артериям и мозгу магии камней, но Нармо шел к своей цели.