Даже распластанный добровольной пыткой на полу, в измятой сизой рубашке, он двигался неизменно к своему идеалу могущества. Или же это вновь твердили ему ушедшие правители минувших эпох? Не столь важно, кто они, ничтожные создания. А Эльф еще мучился от какого-то чувства вины за всех них. Вот он, Нармо Геолирт, узнавший через великие муки истинные мотивы каждого льора. И ни к кому он не испытывал и толики жалости. Но только вновь сознание выбросило его в комнату с красными портьерами. Кажется, когда-то, давным-давно, на месте этой лаборатории находилась детская. На фоне ссоры мужчины и женщины доносился истошный плач ребенка.
«Это… мой отец… А это… Это я… А она… она — моя мать», — разрозненно сложились собственные выводы, но голоса самоцветов звучали яснее, отчетливее. Вскоре стерлись границы времен, страшная сказка собственного происхождения предстала во всей неприглядности мрачной тайны. Отец не скрывал, от кого произошел его сын, тайно презирал Нармо за это, но и не рассказывал ничего конкретного.
«Оставь его, оставь мне моего сына!» — кричала и умоляла какая-то женщина. На ней еще красовалось дорогое пурпурное платье с золотым шитьем, однако беспощадный хозяин башни отталкивал от себя бывшую возлюбленную.
«Убирайся, ячед! Можешь забрать эти тряпки», — отталкивал ее чародей. Донесся звук грубой пощечины, пробравшей волной озноба безмолвного свидетеля. Уже не удавалось установить, что реально, времена смешивалось мерцающими бликами, пульсирующей в висках кровью и разноцветными пятнами перед глазами.
«Забирай, забирай, что угодно! Только оставь меня рядом с сыном! Пожалуйста! Я согласна быть кухаркой, согласна на самую черную работу!» — рыдала женщина, падая ниц пред беспощадным льором, который не позволял ей приблизиться к ребенку.
«Мне никто не нужен, ничтожество. Все делает магия», — усмехался Геолирт-старший. И Нармо поперхнулся собственным немым возгласом. Если бы удалось вернуться в прошлое и свернуть шею отцу! Защитить от него мать… Впервые хотелось кого-то защитить! Но поздно, слишком поздно, для него и для целого мира…
События разворачивались стремительно. Причины расставания, ссоры чародея и женщины так и остались неизвестны, наверное, камни фиксировали только самые яркие воспоминания владельцев, на пике эмоций. И в Геолирте читались только гнев и тщеславие, он считал, что наследнику не следует общаться с ячедом, он выгонял прочь из башни нечастную.
Она же все-таки вынырнула из-под руки отца, в отчаянии кинулась к колыбельке, однако в то мгновение лицо ее исказилось и застыло: из спины женщины торчала рукоять ножа. Того самого, которым так охотно орудовал Нармо, этого оружия подлецов и мерзавцев.
«Значит, вот, как ты отблагодарил ее…», — с безысходной горечью подумал Нармо. И впервые его охватила жестокая печаль по непрожитой жизни. Впервые он осознал, что его кто-то по-настоящему беззаветно любил. И если бы бедная мать осталась хоть кухаркой, хоть чернорабочей, если бы в детстве он узнал, что такое настоящая теплота, то все сложилось бы совсем иначе. Но поздно, слишком поздно.
Он лежал, раздавленный чужой кошмарной силой, видения проносились, оставляя его один на один с бунтующей магией, которая выворачивала суставы и разрывала кости. Изо рта рвались клыки вампира, в глазах стояла кровавая пелена. И до крика хотелось вернуться в тот день, отвести проклятый любимый нож. «Мама… как больно! Мама… я чудовище! А ты не слышишь…»
Тьма затопила сознание, избавив от оценок и восприятия. Самоцветы проникали в каждую клетку, оседали между оболочками, встраивались в атомы тела. Так прошли сутки. Нармо никого не обвинял за эту муку, он сам выбрал такой путь. Ненавидел только алчный мир льоров.
Он пробудился рывком, словно покинув пределы липкого кокона. Когда открыл глаза, тупо уставился в вычурный сводчатый потолок. Значит, он родился прямо в этой комнате. А ныне переродился в этой лаборатории в новое существо, какое-то странное создание темной науки кровавой магии.
Нармо решительно встал и жадно приник к стоявшему на низенькой тумбочке кувшину с водой. На какое-то время, пока холодная влага смягчала горящее огнем горло, не существовало ни мыслей, ни стремлений. Боль отступила, самоцветы напитали силой, но вместе с ними пришла невероятная душевная опустошенность. Остался прямой путь, единственная дорога. Но очень скоро мощь камней снова проявилась, снова вены замерцали, просвечивая изнутри.