«Дядя Аруга в башне!» — схватилась за голову Илэни после пятнадцати минут метания вдоль и поперек спальни. Она опрометью бросилась из комнаты, неуверенно постучавшись в покои хозяина замка. Он уже не спал, хотя солнце едва-едва окрасило зубцы дальних гор, а небо отливало зеленью.
— Могу ли я попросить… как начало искупления моих грехов… — замялась Илэни, когда дверь перед ней отворилась.
— Что именно? — удивился Сарнибу, а по лицу его читалось, что он исполнил бы любое ее желание, любой каприз. А ведь ее надлежало наказать! Заточить еще на четыреста лет в башню. И все-таки Илэни продолжила:
— Я хотела бы увидеться с дядей.
Сарнибу понимающе опустил голову:
— Илэни… Аруга Иотил окаменел.
— Я знаю. Хотя бы так.
Ближе к полудню они перенеслись в иолитовую башню, где царствовало запустение каменной чумы. Стены обветшали, покрылись слоями пыли, словно войлоком. Древние покои и залы утратили магию, все ковры, столы, декоративные доспехи и разную утварь плотной коркой покрывали следы каменной чумы, она пожирала буквально все. Илэни с опаской ступала между камней, опасаясь задеть эту коросту, словно горячую лаву. Сарнибу же бесстрашно шел прямо. И вот они добрались до тронного зала, где в самом центре застыл небывало точным монументом старец на троне. Казалось, его изваял искуснейший скульптор, передавший каждую морщину, каждый изгиб прядей длинных волос и бороды.
«Талисман все еще вместе с ним… — поразилась Илэни, помня, как беспощадно Нармо грабил живых и мертвых. — Почему же он окаменел?»
Чародейка неуверенно застыла подле трона, не понимая, что чувствует. Она заточила старика в эту обреченную башню, где томилась сама. Это место устойчиво внушало ей отвращение. Она помнила, сколько ступенек в каждой лестнице, сколько шагов от одного конца тронного зала до другого. Слишком долго в полной изоляции она бродила по этим молчаливым комнатам, вслушиваясь только в гомон древних королей, чьи голоса посмертно застряли в линиях мироздания следами гнева. И в этот ад ее бросил Аруга Иотил. Однако с силой, от которой все умирало, наверное, не оставалось иного выбора. Впервые Илэни посмотрела под другим углом на свое вечное горе. И от того опустилась на колени возле трона, приникнув к каменной морщинистой руке лбом, лишь скорбно прошептав:
— Ох, дядя-дядя, сколько мы принесли друг другу боли!
Слеза Илэни упала на каменную породу, она поцеловала старика в лоб. Теперь она смирилась и по-настоящему сожалела. Из-за проявленной однажды жестокости она безумно раскручивала колесо отмщения. И к чему это все привело? Мир стоял на пороге катастрофы, по равнинам носился обезумевший яшмовый льор, а каменная чума забирала последних чародеев. И никогда бы уже не ожили родители Инаи, как и многие семьи других более слабых льоров. Их имена уже стерлись в веках, некому оказывалось их помнить по ее вине.
Так она осталась вновь одна в окаменевшей башне, хотя рядом безмолвно стоял Сарнибу, но он не мешал ее сознательному погружению в недра воспоминаний. Илэни молча рассматривала окаменевшего Аругу, тайно надеясь, что он оживет. Старику немного оставалось, однако вечный каменный сон намного хуже спокойной естественной смерти. Если бы только он сбросил это постылую корку каменной породы! Если бы! Это желание заполнило ожившее сердце чародейки, однако она не верила, что способна на такое чудо после стольких грехов.
Но когда она уже собиралась спускаться со ступенек возвышения, где величаво застыл широкий трон, зал огласился протяжным усталым вздохом. Каменный старец зашевелился на своем месте, сбрасывая пылью следы каменной чумы. Аруга Иотил зашевелился и встрепенулся:
— Илэни… — ее присутствию он не удивился, зато изумился спутнику племянницы. — Сарнибу?!
— Здравствуйте, достопочтимый льор, — изумленно проговорил Сарнибу, Илэни же лишилась дара речи.
— Здравствуй-здравствуй… Долго же я спал что-то, — как ни в чем ни бывало говорил Аруга, задумчиво поглаживая длинную бороду и охая от затекших плеч и ног. Казалось, он даже не помнил, как окаменел. Наверное, это случилось во сне, потому ему чудилось, словно ничего не произошло.
Однако старик жестом подозвал Илэни к себе, она послушно приблизилась. Тогда Аруга изменился в лице, его замутненные немощью глаза обрели ясность, он с благоговением проговорил: