— Отдохни.
— Спать не хочется, совсем, — отвечала отрывисто София, кутаясь в ажурную белую шаль, которая напоминала хрупкие крылья лебедя или тонкую вязь паутинки, украшенной утренней росой. От этого чудилось, словно возлюбленная еще более эфемерна.
Раджед подхватил ее на руки и перенес на софу, сел рядом, обнимая озябшую избранницу. Сумел бы он хоть кого-то теперь согреть? Камень с живым пылающим сердцем, словно Огира, которого он своей рукой обрек на вечные страдания. Все возвращалось возмездием, равной ценой.
— Расскажи мне что-нибудь… Об Эйлисе, — проговорила София, словно прося убаюкать себя. После страшного признания ее покинул спокойный сон, словно до того она сама не до конца верила, а когда облекла в слова, то не выдержала страшной доли.
— Хорошо, — не возражал Раджед, указывая за перекрестье рамы. — Видишь нашу луну? Светит таким же ясным белым сиянием, как ваша.
— Она похожа на жемчужину.
— Давным-давно, существовала у ячеда легенда о луне и солнце Эйлиса, — начал отвлеченно Раджед, хотя не привык рассказывать сказки на ночь. — Словно жили когда-то в незапамятные времена воин Сурадж и красавица Мотии. Мотии всегда ассоциировалась с жемчугом. Сурадж с янтарем… — Раджед запнулся, поразившись случайно открывшейся аналогии. — Они любили друг друга, но им пришлось навечно расстаться, чтобы мир продолжил существовать. С тех пор Мотии управляет приливами и отливами, а Сурадж дарит тепло, что поддерживает жизнь. Но они никогда не встречаются, лишь смотрят друг на друга издалека. Мотии хранит ночами свет Сураджа, чтобы оберегать людей даже в то время, пока ее избранник по другую сторону мира.
— Какая же беда обрушилась на Эйлис, если им пришлось расстаться?
— Миф утерян в культуре льоров, не знаю. У нас все остальные мифы — это сказания о легендарных королях, скучные и жестокие биографии, — Раджед извиняющееся замолчал.
София устало прикрыла глаза и вскоре непроизвольно провалилась в сон. Раджед аккуратно перенес ее в спальню и затворил за собой дверь.
Смутные подозрения мешали ему хоть немного отдохнуть, магия позволяла продержаться дольше, чем человеку. К тому же в башне творилось что-то не совсем обычное, будто предвещало чье-то вторжение: то портьеры колыхались без сквозняка, то привычные картины меняли свое положение без разрешения хозяина, то на светлом паркете возникали следы босых мокрых ног. Кто-то наблюдал и оставлял маячки своего присутствия. Но кто? Враг или друг? А если и друг, то другом ли он явился бы?
Раджед стремительной незаметной поступью воина предусмотрительно прошел по всем обитаемым покоям и залам, но никого не обнаружил, спрятал когти и поднялся на самую вершину башни. Нет-нет, Нармо бы не стал прибегать к таким дешевым проделкам. Лишь тот, кто давным-давно пришел к нему другом. На самой вершине башни…
Да, там все началось, там когда-то они стояли возле парапета с Сумеречным Эльфом, взирая на каменную равнину. Пейзаж не изменился, лишь зачарованные розы разрослись густыми алыми кущами. Они оплетали скамьи, стелились неухоженными дикими стеблями вдоль фигурной плитки дорожек. Казалось, сад болезненно праздновал свое грядущее окаменение, демонстрируя все соки и краски жизни, словно грянувший всеми инструментами оркестр. Только вместо мелодии получался неопрятный рев. Розы забирали воздух, разнося сладковатый аромат в ночи, царапали и кололи кожу случайными шипами. Они бунтовали против неизбежного рока, словно обвиняя хозяина в таком исходе. Но что мог сделать Раджед?
Он даже не ведал, как отвести незаслуженную участь от Софии. Розы молчали, лишь кружились бесполезным хороводом белых лепестков. Отчего же только белых? На этот раз прямо из него соткались очертания человека. Или же черный ворон давно сидел на парапете, слившись угольным штрихом с непроглядной темнотой?
Сумеречный Эльф задумчиво счищал лепестки с черной толстовки, прячась в глубине капюшона. Он не приветствовал чародея, ведь любые слова прозвучали бы нелепо и неуместно. Еще недавно Раджед желал как угодно отблагодарить друга за семь лет запечатанного портала, в течение которых одержимый гордыней льор смирил свою ярость и, кажется, впервые взглянул на себя со стороны. Казалось, Сумеречный неуловимыми шажками приближал подлинное счастье друга, но все обернулось жестокой уловкой, холодным расчетом существа, неспособного на человеческую теплоту.