Они подошли к кораблю как раз тогда, когда со стороны леса показалась команда мичмана. Остальные разведчики уже ждали опаздывающих товарищей. Выслушав короткий отчёт от Клаудеса и Хейтена, состоящий, в основном, из смутных впечатлений и плохо скрываемого раздражения, капитан отправил всех дружной толпой в медотсек.
— Вам тоже надо пройти обследование, — напомнил он оставшейся рядом троице.
— Сначала вы расскажите нам то, что собирались.
— Хорошо, Дерек. Только не в таком виде. Жду всех в своей каюте через четверть часа. Тогда и поговорим. Скажи коку, пусть приготовит что-нибудь лёгкое и достанет вина или чего покрепче, на ваш выбор. Нам надо укрепить силы.
XVIII
Он корил себя за приступ слабости. Никогда прежде ничего подобного с ним не происходило. Но то ли сказалось долгое плавание, то ли сама планета китов оказывала такое гнетущее влияние, но когда в дверь каюты постучали, Лайтнед почувствовал небывалое облегчение. Невысказанные слова, как ядовитый порошок, накапливаясь по крупице, отравляли разум Фредрика много лет. Но раньше он не ощущал столь острого желания облегчить свою ношу, не жаждал так, если не прощения, то хотя бы сочувствия. Стены зажимали его в тиски. После свежести воздуха снаружи, внутри корабля стало нечем дышать.
Капитан переоделся в свободную рубашку и брюки, тщательно умылся, стараясь не смотреть в зеркало. Он долго изучал своё теперешнее лицо, но сейчас оно накладывалось на десятки других лиц: юных и старых, красивых и абсолютно непримечательных, вытянутых и круглых. И сквозь эти лица, эти маски и образы больше ничего не проступало. Память хранила сухое описание носа и рта, словно портрет преступника, написанный со слов свидетелей — бездушный, лишённый деталей и отпечатка личности. Для Лайтнеда тот портрет давно перестал что-либо значить, для тех, кто пришёл выслушать его историю — никогда не имел значения.
— Заходите, — ловя обеспокоенные взгляды гостей, без лишних церемоний захлопнул Фредрик за ними дверь. — Садитесь, где вам будет угодно.
— Как вы себя чувствуете? — отважился на вопрос профессор.
— Нормально. — Ответ явно не удовлетворил старика, так что пришлось добавить: — Не беспокойтесь, со мной не произошло ничего страшного.
— Верно, в здешней атмосфере все же что-то не то, — не поверил тот. — Вы так побледнели, шептали какую-то дребедень. Мы испугались, уж не галлюцинации ли это? Но, к счастью, сейчас вы, и правда, выглядите намного лучше.
Пока члены команды рассаживались, кто на кровати, кто — в кресле, сам командир цеппелина оккупировал стол, примостившись на его краешек. Привычка, кажется, подцепленная им лет двести назад от очередного носителя. Подобных заимствованных привычек у Лайтнеда накопилось не мало. И порой, замечая за собой очередной не характерный для себя жест или пристрастие к чему-либо, мужчина пугался: а вдруг тот, чьё место он занял, всё ещё прячется где-то в глубине его существа? Вдруг незримая частица чужого духа, запертая им, как тюремщиком, в клетке собственного тела отчаянно сопротивляется своему заключению?
— Атмосфера здесь не при чём, — снова возразил профессору Фредрик. — Ни плохие испарения, ни воздействие сверхкоротких волн, хотя, должен признать, сегодняшние открытия меня немало поразили. После нашего возвращения на корабль, я долго и мучительно подбирал слова для своего рассказа, но так и не нашёл. Мой старший брат обладал большим красноречием, я же слыл человеком действия. Наверное, поэтому, став немым на долгие десять лет, не особенно тяготился этим. Как я уверился после — быть слепым хуже. Но ещё страшнее быть прикованным к постели.
— Вы болели? — Густас округлил глаза.
— Болел, — кивнул капитан. — Но довольно. Моё вступление затянулось, пора переходить к первой главе. Как любят писать авторы романов, что продают в каждом втором книжном магазинчике: «Он очнулся в незнакомом месте. Его лёгкие всё ещё жгло от морской соли, и он непроизвольно закашлялся». Примерно так со мной и происходило в первый раз. До сих пор помню тот полутёмный сарай и острый запах пряностей, шибанувший мне в нос. Постепенно я выработал инструкцию, последовательность необходимых действий. Не всегда удавалось выполнить их сразу же, но к седьмому или восьмому своему пробуждению, я перестал теряться и паниковать. Ко всему можно привыкнуть, но кое-что по-прежнему застаёт меня врасплох. Кое-что я до сих пор не могу просчитать, кое в чём не улавливаю смысла и логики.