Не в силах ни заплакать, ни вздохнуть, они как рыбы, вытащенные на берег, бились в агонии, пока совсем не затихли. Стоящая рядом Йовилль равнодушно наблюдала за их страданиями, а после подошла к колыбели и своими руками задушила последнего из трёх отпрысков Бранслава.
Больше ей здесь нечего было делать. Сев на коня, повернула горная принцесса обратно к горам. Не видела она того, как вернулась к дому с вёдрами Нийелль. Не видела, как несчастная кинулась к своим мёртвым детям. Не слышала, как кричала знахарка, как взывала к жестоким небесам. И те отозвались громом и молниям, и дождь полил стеной, поднялся такой ураган, что перемешалась земля с облаками.
— Ответьте мне, кто сотворил такое?! — стенала Нийелль.
И пробасил гром: «Йовилль!»
— Ответьте мне, где искать её?!
И молния осветила дорогу, по которой ускакала принцесса.
— Ответьте мне, дадите ли вы силу, чтобы отомстить ей?
И взвыл ураган: «Дадим все свои силы!»
Три дня и три ночи бушевала непогода. Едва живой добралась до замка Йовилль. Продрогшая насквозь, стучащая зубами, поднялась она в свои покои, потому как никто не ждал её скорого возвращения, а потому не вышел встречать. Сидевший за новым письмом Бранслав поднялся со своего места и хотел заключить супругу в объятия, но увидев, как страшно исказилось её лицо, отступил на два шага назад.
— Что же вы, господин мой, отходите? Аль не рады, что супруга ваша так быстро поправилась?
— Рад, — выдавил графский сын.
— Знаете, я хорошенько подумала и поняла, что для моей болезни источники долины никак не годятся. Тут нужно что-то более… действенное. Например, отнять жизнь у трёх глупых, болтливых детишек, живущих в лесу. О, мой господин, вы даже проставить не можете, как это быстро излечивает. Моя головная боль прошла, как и не было.
— Что вы наделали?! — вскричал Бранслав, кидаясь на жену.
Блеснуло в свете единственной свечи острое лезвие. Отточенным движением, так часто повторяемым на занятиях, Йовилль выбросила вперёд руку, и кинжал по самую рукоять вошёл в грудь мужчины. Кровь брызнула на мокрый плащ принцессы, окрасила густой краской её руки, частыми каплями окропила, ставшее уродливым, лицо. Упал графский сын навзничь, да так больше и не поднялся.
Тут ударил ветер в раму, разбивая витражное стекло на десятки разноцветных осколков. И вслед за ним в комнату ворвалась Нийелль. Молнии вились вокруг неё яркими змеями, гром вторил её словам:
— Йовилль, горная принцесса, трижды проклинаю тебя!
— Проклинай, сколько хочешь, — обернувшись к ней, оскалилась девушка. — Ты посмела отобрать у меня то, что должно было принадлежать мне. Теперь смотри, что стало с твоим возлюбленным. Плачь, Нийелль, плачь ведьма, пока не выплачешь свои глаза! — И отступив назад, указала на распростёртого Бранслава.
Дико взвыла лесная ведунья, опустилась рядом с трупом. Потом окунула в кровь графского сына пальцы и принялась чертить-рисовать:
— Не видать тебе, принцесса, больше покоя! Не видать тебе освобождения, как и мне не видать больше радости на этой земле. За то, что убила детей моих, станешь ты уродливым чудищем, которое все будут бояться и ненавидеть. А за то, что погубила отца их, все, кто дорог тебе, обратятся в прозрачные статуи. Сердобольное время разрушит их, добрая земля спрячет их остатки, но тебе, Йовилль, не видать прощения до тех пор, пока не искупишь своей вины, не спасёшь тысячу невинных.
— Повеселила ты меня, ведьма, — засмеялась Йовилль. — А теперь пришла и тебе пора умереть!
Но не успела она вновь поднять кинжал, как ожила кованая решётка камина, многоногим уродцем вырываясь из пола. Светильники с грохотом обрушились на пол, поползли по ковру, молотя обрывками цепей. Затряслась кровать, заходил ходуном комод, дротиками пронзили воздух отлетевшие от него ручки. Все предметы, в которых была хоть крупица металла, набросились на Йовилль. Опрометью сбежала принцесса вниз, во двор, но и там не нашлось нигде для неё спасения. Как не пыталась она отмахнуться, как не старалась спрятаться, заживо была погребена под грудой железа и серебра, золота и латуни. Сплавились они в единый кокон, тесно объяли Йовилль, врастая в её тело подобно корням в трещины камней. Долго длилось превращение, но когда настало серое утро, над дворцом поднялась жуткая гадина, какую никто до селе не видал. Так и кружит она тысячу лет над седыми пиками и руинами своего прекрасного дворца, и скрежещет металлическими зубами от невыразимой досады. И по сей день в горах в непогоду можно расслышать: