— Что ты хотел, Густас? — полюбопытствовал он, поняв, что инженер тут явно не для любования космическим танцем.
— Эм, хотел доложить о сигнале, — всё ещё рассеянно отвечал тот. Потом с неохотой оторвался от созерцания китов и чётко отрапортовал: — Капитан, вы должны послушать. Я сделал запись эфира, не стал ничего фильтровать или исправлять и получил вот это…
Густас нажал несколько кнопок на своём приборе, и по рубке поплыли странные звуки, больше всего напоминающие шум бьющихся о борт волн. Лайтнед жестом приказал увеличить громкость, и вскоре стало ясно — это он и есть. Ритмичные удары воды о дерево, скрип снастей и почти теряющиеся на этом фоне крики людей. Фредрик знал — обречённых. Ещё несколько минут, и корабль пойдёт на дно вместе со всеми несчастными. Порванные в клочья паруса пока трепещут на ветру, на западе закат поджёг небо, и оно пылает отражением второго корабля, охваченного настоящим пламенем. Третье же судно почти погрузилось в пучину, и во все стороны от него расплываются пустые бочки и куски сломанных мачт.
— Капитан, капитан! — Кто-то тряс Лайтнеда за плечо.
— А?! — Пересилив себя, чтобы не начать отклёвываться фантомной водой, мутными глазами обвёл столпившихся рядом матросов Фредрик. — Простите, просто… Задумался.
— Уже не первый раз, — с подозрением протянул связист.
Командир «Элоизы» пропустил замечание мимо ушей. Да, рано или поздно окружающие должны были что-то заподозрить. Шила в мешке не утаишь, как-то так. Лайтнед не мог вспомнить, где слышал эту пословицу, и слышал ли вообще. Возможно, она померещилась ему во сне, как мерещилась порой обладательница имени, которым Фредрик нарёк цеппелин. Или это однажды шепнула другая, та, что умела испечь самый вкусный на свете хлеб и отогнать его кошмары. Или… нет. Луг в середине месяца липы. Полутьма сарая. Записка, переданная через несколько слуг, но всё ещё хранящая запах травяного мыла и молока. Лайтнед грустно улыбнулся, впервые осознав, сколько женщин прошло через его жизнь. Не тех, о которых он забывал через час, но тех, кто и за час успевал остаться в памяти навсегда.
«А как звали вашу возлюбленную?» — как-то спросил его Густас.
Кажется, в прошлый раз Фредрик ответил неверно. Но теперь у него был заготовлен правильный ответ. Возлюбленная капитана имела много имён и обличий, как и он сам. Всю жизнь пытаясь идти против течения, против самого времени, что упорно несло его вперёд, Лайтнед и не замечал, как кружится на месте. Нет, не он следовал по указаниям стрелки компаса, а переплавленный когда-то колокольчик отзывался на веления его собственного духа.
«Я столько раз проходил мимо тебя. Я столько раз покидал тебя. И даже, когда ты предстала передо мной той дождливой ночью, не узнал твоего настоящего лица. Но теперь поздно. Теперь я слишком далеко от твоих отражений, и одновременно слишком близко к твоей сути, чтобы отступить от задуманного. Спой ещё раз для меня, Элоиза… Спой, Тивисса, как ты пела однажды. Спой голосами тех, кто стал музыкой Небесного мира или своим истинным голосом. Заглуши эту проклятую бурю, усмири пламя, не дай мне утонуть снова», — взмолился Лайтнед.
«Зима пургою…» — оглушительный вопль резанул уши.
— Вот демон! — уменьшая громкость, поморщился Густас. — Не ожидал, что оно так заголосит. Но это же? Так самая песня, капитан, так ведь?
— Та самая, — подтвердил Фредрик. — Всем приготовиться к высадке на планету.
— Но, капитан, — попытался возразить Стиворт, — данные с зонда ещё не получены…
— Вот увидите, они будут самыми благоприятными для нас, господа. Густас, выруби, наконец, свой аппарат. Больше ничего нового ты не услышишь. Мы вернулись. Мы, наконец, вернулись к истоку.
Серебряный колокольчик (эпизоды 1 и 2)
Солнце вызолотило макушки невысоких холмов, которые, собравшись в круг, ограждали со всех сторон спрятавшуюся в долине деревню. В низинах в столь ранний час ещё лежал туман. Ничто не нарушало священной тишины: ни лай собак, ни скрип колодезного ворота. Даже ветер — этот вечный проказник — почти бесшумно поглаживал листву на деревьях. И лишь когда на его пути попалось охранное дерево, в воздухе раздалось отчётливое звяканье десятков колокольчиков. Тогда-то вместе с хрустальным перезвоном в молочное марево тумана вступил чужак.