По залу пробежал лёгкий смех, раздались редкие аплодисменты. Анисимов продолжил чуть громче:
– Его открытие – это не просто научная сенсация. Это сдвиг, это прыжок. Поясню для тех, кто не связан с лабораториями: представьте, вы видите сон – нечто личное, непостижимое, бессвязное. Но профессор Рикошетников научился извлекать сны, записывать их как фильмы – с деталями, цветом, звуком и эмоциями. Более того, он научился транслировать их. Теперь можно буквально смотреть чужой сон. Вы понимаете? Это не просто наблюдение, это шаг в человеческое сознание.
Он говорил отчётливо, неторопливо, с гордостью учителя, наблюдавшего превращение талантливого ученика в мастера.
– Но он не остановился на достигнутом и пошёл дальше. Однако это тема для других выступлений. Сегодня же мы празднуем. Я поднимаю бокал за Вениамина – дерзкого студента, ставшего творцом новой реальности.
Аплодисменты прозвучали дружно, с лёгким принуждением – гости уже ждали следующего бокала и десерта. Вениамин сдержанно кивнул и чуть напряжённо улыбнулся, словно всё происходило с кем—то другим и в другое время.
Павел незаметно подошёл к Софье. Она стояла у колонны в полутени, задумчиво водя пальцем по краю бокала с минералкой. Он приблизился и негромко произнёс:
– Красиво говорит. Но насчёт «новой реальности» – не слишком ли громко?
Софья даже не повернулась к нему.
– Ты бы сначала свою реальность наладил, Павел. А потом уже комментировал чужие.
Он слегка отпрянул, губы тронула ироничная улыбка, но взгляд остался холодным. Ответить он не успел – Софья спокойно отвернулась, словно устала от этого разговора.
В другом углу, под светом настенного бра, разговаривали Родион Михайлович и Оксана. Старик держал в руке табакерку, но не открывал её. Голос его звучал бодро, с лёгким смешком:
– Добился своего, шельмец. Нобель, особняк, цвет общества. И всё это – с выражением монаха на лице. А ты помнишь, как в семидесятом его с кафедры убрали за статью про сны? Говорил тогда: «Будущее не проснётся, если его не увидеть».
Оксана молчала. Она смотрела не на дядю, а на центр зала, где профессор принимал поздравления. В её глазах отражался свет свечей и что—то ещё, глубже.
– Помню, – тихо ответила она. – Как моя сестра плакала по ночам, сколько у него было женщин, и сколько она молчала. Умела молчать, как никто. Именно это её и убило. Не болезнь, а он.
– Эй, – Родион осторожно коснулся её локтя, – не сегодня, Оксана. Сегодня праздник.
– Конечно, – усмехнулась она горько. – У кого—то праздник, а у кого—то каждый день похороны по капле.
Родион хотел что—то возразить, но промолчал. Его лицо окаменело, табакерка вернулась в карман.
Между словами и взглядами в зале протянулась тонкая нить напряжения. Люди улыбались, поднимали бокалы, говорили о погоде и науке, но за этим ощущался холод. Только музыка продолжала звучать – стерильная, вежливая, накрывая зал, как тонкая вуаль, скрывающая трещины.
Стол был накрыт безукоризненно: тонкая скатерть с ручной вышивкой, фарфор с золотым кантом, бокалы, в которых отражались люстры, словно в каплях расплавленного стекла. Бесшумные официанты подливали вино, приносили блюда и исчезали так, будто никогда и не появлялись. Всё было выверено до мелочей – как опыты в лаборатории: время подачи, порядок речей, тембр музыки.
За главным столом, чуть возвышаясь над остальными, сидел Вениамин Степанович. Справа от него расположилась Софья. Это вызвало лёгкое движение среди гостей – не шум, лишь едва заметные взгляды и тихое перешёптывание. Обычно это место принадлежало Оксане: по традиции, статусу и памяти. Но только не сегодня.
Софья сидела прямо и спокойно, словно не замечая напряжения, прокатившегося по залу. На ней было то же маленькое чёрное платье и серёжки—капли – скромный и элегантный образ, запоминавшийся не яркостью, а сдержанной изысканностью. Волосы были аккуратно уложены, подчёркивая тонкую линию шеи. Рядом с профессором она смотрелась не как спутница или ассистентка, а как продолжение его тени, часть его жеста, воплощение недосказанности. Это невольно раздражало тех, кто привык всё ясно расставлять по местам.
Напротив сидел Павел, пристально глядя на Софью, словно пытаясь понять, когда именно всё пошло не так. Его лицо было напряжено и неподвижно, за вежливой полуулыбкой скрывалась настороженность. Он почти не притрагивался к еде, бокал оставался нетронутым. Под скатертью руки были сжаты в кулаки, спина напряжённо прямая. Временами он переводил взгляд на отца, и тогда в его глазах появлялась тяжёлая тень.