Резко поднявшись, Иван сел на кровати и ощутил, как от неожиданности перехватило дыхание. Он огляделся в полумраке комнаты и убедился: всё по—прежнему, пространство пусто, и ничто не нарушало привычной, тяжёлой тишины.
Сердце билось учащённо. Анненков провёл рукой по лицу, коснувшись места, где только что чувствовал её пальцы. Кожа горела, хотя в комнате было прохладно.
– Сон, – произнёс он тихо, будто убеждая себя. – Всего лишь сон.
И всё же взгляд его невольно опустился к краю кровати, словно подсознательно ища подтверждение виденному.
На покрывале, сложенная так, будто её аккуратно сняли перед сном, лежала шаль – белая, почти невесомая, как дыхание, оставленное на прощание. От неё исходил лёгкий запах лаванды и ещё чего—то – слишком живого и знакомого, чтобы это можно было забыть.
Рассвет наступил незаметно, не золотым приливом, а прозрачной серостью, медленно просачивающейся сквозь щели ставен и старые, исцарапанные стёкла. Дом просыпался постепенно: внизу щёлкнул выключатель, где—то скрипнула дверь, затем раздались осторожные, утренние шаги ещё не совсем проснувшихся людей.
Анненков уже был на ногах, собранный и выбритый, с привычной сумкой, куда всё было сложено без излишеств. Ночь ушла из комнаты, но осталась в мыслях и теле, как след прошедшей лихорадки, – когда ты уже встал, говоришь и действуешь, но где—то глубоко внутри ещё пульсирует жар.
Он оглядел комнату. Всё было на своих местах: одеяло ровно, подушка взбита, пистолет лежал в кобуре. Всё – кроме одного. Шали не было. Ни на покрывале, ни на полу, ни на спинке кресла. Она исчезла, словно растворилась вместе со сном, случайно проникшим в реальность.
Следователь машинально обыскал комнату. Милена не могла бы убрать вещь, о существовании которой он сам ещё не успел до конца задуматься. Но ткань исчезла, как исчезают тени, когда перестаёшь на них смотреть.
Спустившись вниз, он ощутил, как дом ожил: в кухне звякала посуда, кто—то торопливо открывал окна, в холле переговаривались двое сотрудников – вероятно, из технической экспертизы. Всё возвращалось в норму. Почти.
На крыльце Анненков остановился, будто решая что—то. Машина стояла у ворот, покрытая утренней влагой, словно терпеливо дожидаясь его возвращения. Медленно приблизившись, он открыл дверцу и завёл двигатель – тот отозвался глухо, словно нехотя, вторя тревоге, поселившейся в душе. Но взгляд его задержался на фасаде дома – на окнах, карнизах, чуть выцветшей лепнине под крышей, которые казались уставшими, будто у старика, лишившегося тайны, но сохранившего её боль.
Анненков хотел покинуть это место – не только физически, но и всеми силами души, которых обычно хватало, чтобы не оглядываться. Машина тронулась с места, но он чувствовал: случившееся не закончилось, лишь свернулось глубоко внутрь, как инстинкт, ожидая своего часа.
Автомобиль медленно проехал по гравийной дорожке между старыми липами. Шины тихо хрустели по влажному камню, и кузов чуть дрогнул, проезжая неровность у ворот. За спиной остался дом, а впереди начинался день – будто менее настоящий, чем всё, что осталось позади.
Если бы кто—то в эту минуту взглянул на окно кабинета профессора – второе слева на углу, – он увидел бы Софью. Она стояла неподвижно, словно боялась нарушить тонкую грань между присутствием и исчезновением.
Это была не копия, не отражение в стекле и не иллюзия – перед окном стояло нечто, чего невозможно было спутать ни с чем известным. Софья находилась там, реальная и в то же время отстранённая, почти растворённая в утреннем свете, словно уже принадлежала не этому миру, а чему—то иному – трудноопределимому и ещё не названному.
Её лёгкая улыбка была едва заметна, но в ней теплилось нечто живое – выражение, остающееся в памяти надолго, как неоконченная фраза или несказанное слово, обещающее не конец, а продолжение.
Глава 6
День тянулся вязко, как сквозь мутное стекло, покрытое тонким слоем старого жира. Солнечный свет, пробиваясь через высокое окно, ложился на стол Анненкова тусклым прямоугольником, в котором пыль плыла медленным дождём. Кабинет пропитался рутиной: тихое щёлканье клавиш в соседней комнате, редкие шаги по коридору, сдержанные голоса за дверью, пахнущие кофе и усталостью. Всё было так, как всегда. И это «всегда» угнетало.
Следователь слегка наклонился вперёд, тупо глядя в серую папку, в которой не осталось ничего, способного взволновать. Фамилии, даты, протоколы – круг, из которого не выбраться. Следы, казавшиеся когда—то обещанием развязки, теперь увяли в сухих формулировках экспертиз. Он читал машинально, без попытки понять, скользя взглядом по буквам, которые уже не складывались в слова. Мысли разбивались о внутреннюю стену бессилия.