Теплый, густой воздух Атланты – это шок по сравнению с прохладой стадиона.
— Приличные люди не появляются и не исчезают из твоей жизни каждые несколько десятилетий по прихоти. Против него собрано достаточно улик, чтобы я знала, что он не святой. Это всё, что мне нужно знать, — напомнила я ему. Прайс не чужой в этой ситуации, но он также в целом лучший человек, чем я, и я не в настроении подражать его святости. — В любом случае, знаешь, я делаю это не для себя.
Он просто смотрит на меня:
— Ты позвонишь, когда всё закончится? Я даже позволю тебе похвастаться, что ночь была отстойной и что я безнадежный оптимист.
По крайней мере, он осознает себя. Тем не менее его оптимизм не меняет того факта, что ничего больше из этого не выйдет.
Наша динамика сбалансирована. Прайс всегда витал в облаках, мечтая о большом для нас обоих, в то время как я обеими ногами стою в реальности. Он – воздушный шар, наполненный гелием, а я – пресс-папье, которое не дает ему улететь. Но мне кажется, что за последние несколько лет я стала меньше походить на пресс-папье и больше на пятитонный валун.
— Мы оба знаем, что ты выпьешь всего одну кружку пива, а потом пойдешь домой и свернешься калачиком с Мари. Ты уснешь раньше, чем я смогу что-то сообщить; поговорим завтра, — я отмахиваюсь от него, направляясь к своей «Subaru».
Я не была честна, но так будет лучше. Пусть он думает, что у меня всё в порядке, а не проверяет и не напоминает о том, что что-то не так.
Волна тревоги поднимается из желудка и ползёт вверх по горлу. Привычность этого опыта совершенно изматывает. Но такова цена, которую мне приходится платить за нежелание принимать лекарства, прописанные психиатром после несчастного случая с моей мамой.
Лекарство сделало своё дело слишком хорошо, заставив мир слегка расфокусироваться. До такой степени, что я не могла фотографировать так, как мне нужно. И эта работа нужна мне не только потому, что я её люблю, но и потому, что это одно из немногих занятий, которые у меня остались. Я могу смириться с временным дискомфортом, если это означает, что всё останется по-прежнему.
Я жду, когда это пройдёт, дышу и пытаюсь успокоиться. Последнее, что нужно Атланте, – это ещё один встревоженный водитель на лабиринте дорог. Бросаю последний взгляд на письма, лежащие на пассажирском сиденье.
Маленькие кусочки бумаги, которым удалось нарушить мою реальность. Я нашла их этим летом в старинном письменном столе моей матери. Там, где она обычно сидела и писала длинные благодарственные открытки всем, кто когда-либо скрашивал её день.
Я перебирала стопки несовпадающих канцелярских принадлежностей, пытаясь найти что-нибудь, что стоило бы подарить, и нашла их.
Одно для меня.
Одно для моего отца.
Это было сразу после двухлетней годовщины, когда я была уверена, что достаточно оклемалась, чтобы собрать вещи и продать дом, но письма вернули меня в то утро, когда я проснулась от десятка пропущенных звонков и известия о том, что её больше нет.
В письмах могло быть что угодно. Семейный рецепт, передававшийся из поколения в поколение. Документ о том, что мы тайно являемся членами королевской семьи из маленькой европейской страны.
Но мне было страшно. И до сих пор страшно. Страшно, что правда окажется гораздо больнее. Поэтому я не открывала его, с радостью откладывая душевную боль, даже если это означало, что последняя часть её жизни останется запечатанной.
Потому что если надежда – это крылья, то горе – это когти. Когти, которые впиваются и не хотят отпускать.
И после сегодняшнего вечера одно из писем перестанет быть моей проблемой.
Может, и эти чертовы когти немного ослабнут.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Дрю
— Ты подписал контракт, — кричит Хартли со своей стороны телефона, её голос трещит от разочарования.
Мы разговариваем туда-сюда уже двадцать минут, и я, честно говоря, удивлен, что моему мягкотелому агенту потребовалось столько времени, чтобы наконец сорваться. В конце концов, она имеет полное право на меня злиться. Пропустив сегодняшнюю встречу, я технически нарушил оговоренные условия контракта.
Могу только представить, какая реакция прокатилась по комнате, когда они поняли, что я не приду. Ещё одно доказательство того, что ребята ожидали от меня в первую очередь – быть неудачником в группе.