Только в одиннадцать мы, наконец, разошлись по машинам и разъехались по своим уголкам Йоркшира – кто в большие промышленные города Уэст-Райдинга, кто в курортные городки на восточном побережье, а мы с Зигфридом весело возвращались по узкому шоссе, которое, извиваясь между каменными стенками, вело в Северные Пеннины.
Я виновато подумал, что все это время ни разу не вспомнил о Тристане и его бдении. А! Конечно же, его мучения уже позади и пес давно умолк. Но в Дарроуби, выпрыгнув из машины, я замер с поднятой ногой: из Скелдейл-Хауса донесся приглушенный вой. Не может быть! Время за полночь, а пес так и не очнулся? Ну а Тристан? Мне стало жутко при мысли, в каком состоянии я его найду. И дверь гостиной я отворил с содроганием.
Кресло Тристана выглядело островком в море пустых пивных бутылок. К стене был прислонен перевернутый ящик, а Тристан сидел выпрямившись, и вид у него был чрезвычайно серьезный. Я пробрался к нему, лавируя между бутылками.
– Очень было скверно, Трис? Как ты?
– Могло быть хуже, старина, могло быть хуже. Едва вы укатили, я сбегал к «Гуртовщикам» за ящиком пивка. Совсем другое дело! На третьей, а может, на четвертой чихать мне стало на псину – правду сказать, я ему подвывал уж не знаю сколько времени. Мы недурно скоротали вечерок. Да и вообще он уже приходит в себя. Видишь?
Пес поднял голову, глаза у него стали осмысленными. Вой прекратился. Я подошел, погладил его, и длинный черный хвост задергался в попытке дружески завилять.
– Так-то лучше, старичок, – сказал я. – Но уж теперь веди себя прилично. Дядюшка Тристан достаточно от тебя натерпелся!
Лабрадор, словно в ответ, тут же с трудом поднялся, сделал несколько неверных шагов и рухнул на бутылки.
В дверях возник Зигфрид и брезгливо посмотрел на Тристана, который все еще сидел очень прямо с торжественным выражением на лице, а потом перевел взгляд на барахтающегося среди бутылок пса.
– Во что ты превратил комнату? Неужели нельзя было обойтись без оргии? Ведь, кажется, ничего трудного от тебя не требовалось!
При звуке его голоса Лабрадор кое-как встал на ноги и самоуверенно попытался подбежать к нему, повиливая при этом дрожащим хвостом. Далеко он не пробежал и снова плюхнулся на пол, а к ногам Зигфрида тихо подкатилась бутылка.
Зигфрид нагнулся и погладил глянцевитую черную голову.
– Милый, ласковый пес. И в нормальном состоянии, вероятно, очень хорош. Утром он совсем оправится, но вопрос в том, что с ним делать сейчас. Оставить его разгуливать здесь мы не можем – он того и гляди сломает ногу. – Зигфрид испепеляюще взглянул на Тристана, но тот и бровью не повел, а продолжал сидеть даже еще более прямо и неподвижно, точно прусский генерал. – Знаешь, забери-ка его на ночь к себе в комнату. Нам совсем ни к чему, чтобы он себе что-нибудь повредил. Да, так будет лучше всего – он переночует у тебя.
– Благодарю тебя, от всего сердца благодарю, – произнес Тристан ровным голосом, по-прежнему глядя прямо перед собой.
Зигфрид несколько секунд щурился на него, потом отвернулся.
– Ну так убери этот мусор, и пошли спать.
Наши с Тристаном комнаты соединялись дверью. Моя была большой, квадратной, с высоким потолком, камином с колонками и двумя изящными нишами по сторонам, как и в гостиной внизу. Ложась там спать, я всегда ощущал себя немного герцогом.
Комната Тристана прежде служила гардеробной. Была она длинной, узкой, и его скромная кровать застенчиво пряталась в дальнем ее конце. Ковра на ровных лакированных половицах не было, и я уложил пса на одеяла. Глядя сверху вниз на тонущее в подушке измученное лицо Тристана, я поспешил его успокоить:
– Он уже уснул, как младенец, и наверняка проспит до утра. Так что воспользуйся заслуженным отдыхом.
Я вернулся к себе, быстро разделся и нырнул в постель. Уснул я сразу же, а потому не знаю, когда именно за стеной поднялся шум. Во всяком случае, я внезапно проснулся, а в ушах у меня звенел гневный вопль. Послышались шуршание, глухой стук и новый отчаянный вопль Тристана.
Бежать в гардеробную у меня особого желания не возникало. Да и чем бы я помог? А потому только плотнее закутался в одеяло и прислушался. Потом задремал, но тут же очнулся от нового стука и нового крика за стеной. И опять, и опять.
Часа через два характер шума начал меняться. Лабрадор, видимо, преодолел слабость в ногах и принялся расхаживать по комнате: его когти выбивали веселую дробь по деревянному полу – цок-цок-цок, цок-цок-цок. И так без конца. Время от времени раздавался совсем осипший голос Тристана:
– Да прекрати же, Бога ради! Сидеть, чертова псина!
Видимо, я все-таки уснул, потому что, в очередной раз открыв глаза, увидел, что небо за окном посерело и в комнате довольно светло. Перевернувшись на спину, я прислушался. Постукивание когтей не умолкало, но теперь оно стало реже, словно Лабрадор неторопливо прогуливался, а не метался слепо из одного конца комнаты в другой. Тристана слышно не было.
Я выбрался из-под одеяла, поеживаясь от ледяного воздуха, и натянул брюки с рубашкой. Пройдя на цыпочках к разъединяющей нас двери, приоткрыл ее – и чуть не упал от удара двух могучих лап, упершихся мне в грудь. Лабрадор страшно мне обрадовался. Он, видимо, совсем здесь освоился, красивые карие глаза весело блестели, и, разинув пасть в пыхтящей счастливой улыбке, он показал за двумя рядами сверкающих зубов безупречно розовый язык. Далеко внизу восторженно хлестал хвост.
– Ну что же, приятель, ты, кажется, ни на что не жалуешься, – сказал я. – Давай-ка посмотрим твой шов!
Я снял с груди жесткие лапы и проверил ровные стежки на ребрах. Ни отека, ни боли, никакой особой реакции.
– Чудесно! – воскликнул я. – Замечательно! Ты у нас как новенький. – Я шутливо шлепнул его, и он совсем зашелся от восторга, прыгая на меня и стараясь облизать всего с головы до ног.
Пока я отбивался от него, с кровати донесся унылый стон. В сером утреннем свете Тристан выглядел ужасно. Он лежал на спине, обеими руками вцепившись в одеяло, и дико озирался.
– Я ни разу глаз не сомкнул, Джим, ни разу! – прошептал он. – У моего братца поразительное чувство юмора – заставить меня провести ночь с этой скотиной! И как же он порадуется, когда услышит, что мне пришлось терпеть! Ты последи за ним – и держу пари на что хочешь, вид У него будет очень довольный.
Позднее, за завтраком, Зигфрид с большим сочувствием выслушал повесть о жуткой ночи, которую провел его брат, выразил ему свои сожаления и извинился за все хлопоты, которые ему доставил Лабрадор. Но Тристан не ошибся: вид у него при этом был очень довольный.
Я все время подчеркиваю, что животные непредсказуемы. Собственно говоря, именно эта непредсказуемость лежит в основе большинства моих историй. Сюда же относятся и разнообразные реакции на анестезию. Насколько мне известно, люди в таких ситуациях начинают петь или сыплют непечатными выражениями. Этот пес просто выл, и, естественно, в моей памяти этот эпизод запечатлелся из-за участия в нем бедняги Тристана. Теперь мы оба любим посмеяться над подобными воспоминаниями. И рассказ этот будит во мне легкую ностальгическую грусть о временах, когда мы укладывали пациента у себя в гостиной или даже в спальне, чтобы не оставлять его без наблюдения. Мы все еще тешим себя мыслью, что не скупимся на личное внимание, однако я сомневаюсь, что способны повторить что-либо подобное.
3. Торжество хирургии
На этот раз Трики по-настоящему меня встревожил. Увидев его на улице с хозяйкой, я остановил машину, и от его вида мне стало нехорошо. Он очень разжирел и был теперь похож на колбасу с четырьмя лапками по углам. Из покрасневших глаз катились слезы. Высунув язык, он тяжело дышал.