Оставшиеся в лагере договорились по рации, что за Сливной Пробкой, который, похоже, пока не собирался умирать, в Банжсанг у подножия горы прилетит вертолет, но Сливная Пробка не увидел спасительную металлическую птицу, как позднее в Катманду не видел занявшихся им врачей, которые удалили жалкие остатки его носа. Пять с половиной пальцев на руках пришлось ампутировать, четыре пальца на ногах спасти не удалось, половину уха отрезали, и когда он наконец пришел в себя, то был похож на какое-то чудище. Добрые врачи убрали из палаты все зеркала. Но однажды рано утром он все-таки увидел безносого монстра на дне своей металлической миски.
Когда мы встречали его в аэропорту, он плакал. Он постоянно всхлипывал во время длительных допросов, признался во всем, взял всю вину на себя, хотя многое так до конца и осталось невыясненным, и слухам суждено было стать главными свидетелями в этом деле. «Приключения незадачливых мошенников в Гималаях» — это был самый отвратительный газетный заголовок, но к чему вдаваться в подробности или рассказывать о том, как дедушка и бабушка читали газеты? Они с жадностью глотали все, что им попадалось под руку. Обложившись газетами в гостиной на Тунёвай, они пытались узнать последнюю правду о сыне.
И надо ли рассказывать о том, что Аскиль стал постоянно появляться на Биркебладсвай, поскольку считал, что мы нуждаемся в отцовском авторитете? Когда умерла толстая тетушка, он совершенно опустился, но на сей раз он повел себя иначе. Теперь он ограничивал себя в алкоголе, брился, гладил свои рубашки и каждое утро стал появляться на Биркебладсвай. Он боялся, что в нашей жизни все пойдет наперекосяк. Ему казалось, что именно он несет ответственность за то, чтобы мы ходили в школу, чтобы в доме было чисто, чтобы мама покупала еду и чтобы по вечерам на столе был горячий ужин. Спокойствие и размеренный образ жизни, казалось, стали ответом дедушки на ту тьму, которая прошла сквозь нас, но нам в то время больше всего хотелось, чтобы все шло вкривь и вкось.
— Это не твое дело, — кричала Стинне, когда дедушка начинал объяснять своей внучке-студентке, в котором часу ей следует возвращаться домой.
— Меня, между прочим, бросили, — ворчала мама, когда дедушка с иронией говорил о Пребене — ее новом друге, с которым она, попивая красное вино, частенько засиживалась до утра.
— Оставь меня в покое! — кричал я, засев в своей комнате с красками, а дедушка колотил в запертую дверь, потому что хотел заставить меня пойти в школу.
Несколько лет спустя я не раз задумывался: если бы я открыл ему дверь, не мог ли наш общий интерес к живописи как-то соединить нас? Но в то время дедушки было слишком много и одновременно слишком мало. Нам надоело каждое утро видеть, как он прибегает к нам в свежевыглаженной рубашке, с приглаженными волосами и горькой складкой у рта. Невозможно было смириться с тем, что именно дедушка, который сам отчаянно борется с распадом, собирается учить нас, как нам организовать жизнь. Короче говоря, он вмешивался во все, следил за моими оценками и даже звонил в гимназию, чтобы узнать, почему я не успеваю по латыни. Однажды он позвонил маме на работу, поскольку считал, что ей должны давать меньше вечерних и ночных дежурств. Этот звонок и стал последней каплей. Мы завтракали, когда она, увидев его, встала и бросила в него пакет молока. Она ничего не сказала. Просто закричала — это был громкий и долгий крик, длительность и громкость которого удивила нас. Пакет молока попал в стену над головой дедушки. От удара пакет прорвался, так что вся левая сторона лица дедушки оказалась забрызганной молоком.
На следующий день он не пришел, да и в последующие дни мы его не видели. Лишь неделю спустя, когда я ехал на велосипеде через небольшой лесок у болота, я увидел его. Он лежал под одной из недавно поставленных здесь скамеек, сжимая в руке бутылку шнапса. Я проехал мимо, надеясь, что он меня не заметит. Два часа спустя я вернулся к той скамейке — убедиться, что он не умер. Там его уже не было. Наверное, он встал и побрел домой. Может быть, ему кто-то помог.