Иногда мимо проходят чужие люди, они осторожно обходят меня, некоторые шипят сквозь зубы. Я хорошо понимаю слова, но шипения понять не могу, это змеиный язык, не человеческий. Или я уже стал забывать слова, ведь я так давно не слышал голос хозяйки. Кто-то пытался даже дотронуться до меня… Я всем мешаю, но никуда не уйду. Моё место здесь. Буду ждать хозяйку, пока она не придёт.
Недалеко начинается лес, и ветер приносит оттуда ароматы трав и опавших ягод, юных цветов и старых деревьев… Ночь началась и теперь можно услышать, как дышит спящий лес. Только ручей в его глубине никогда не спит, вот и сейчас я слышу плеск маленьких волн. Там такая мягкая трава… Но моё место здесь, на асфальте. Появится хозяйка и тогда мы пойдём с ней в чудесный лес. Может, мы даже вместе окажемся в цветном сне… Это она сделала так, чтобы я видел цветные сны и не слишком тосковал без неё.
Над домами появляется ночное солнце. На него можно смотреть и глаза не слезятся. Оно больше, чем дневное, но бывает не каждую ночь. Оно белое, как сахар и, наверное, холодное, как снег. Скоро оно начнёт таять, словно там, в высоте, тепло. Или кто-то съедает это сахарное солнце… Оно будет уменьшаться, пока не останется тонкий край, а потом будут самые тёмные ночи, в которых даже мне ничего не разглядеть…
В такие ночи я лежу не возле двери, а около своего сокровища. Это всё, что у меня есть. Я боюсь только одного – потерять эту маленькую круглую вещь. Её можно только потерять, потому что отобрать её у меня невозможно. Эта вещь хранит запах хозяйки, он становится слабее с каждым днём, но я ещё чувствую… Или помню, как чувствовал… Никто не отнимет её у меня.
Листья начинают падать. Так уже не раз было с тех пор, как я жду хозяйку. Они устилают землю и все шаги становятся тихими. Я радуюсь падающим листьям, потому что могу не услышать хозяйку и заснуть. Потом я проснусь, а она уже рядом. Так хорошо спится, когда падают листья… Я засыпаю, чтобы проснуться от её прикосновения. Чувствую, что она придёт в листопад. В прошлый раз она не пришла, но ведь листья только начали падать… В этот листопад всё будет по-другому. Не может начаться ещё одна зима без неё.
Не осталось больше листьев. Ветер всё холоднее. Надвигается новая зима, она уже за соседними домами. У зимы острые зубы… Так трудно дожить до весны…
Снова зима… Я не слышу больше дыхания леса. Полная тишина. Спать хочется невыносимо… Если только немножко… Совсем чуть-чуть… Хозяйка ведь не обидится, что я не встречаю её. Она ведь не перешагнёт через меня… Я проснусь от того, что она рядом… Вот уже незаметно начался мой любимый цветной сон и сегодня он ещё ярче, чем всегда. Тогда, на исходе лета, она сказала мне, что придёт…
…– Вот вы говорите, что против эвтаназии. Неприемлемо с этических и религиозных позиций, нарушение свободы воли и прочее. Если бы был моложе – согласился бы с вами, коллега. По-моему, Чехов где-то написал, что все врачи – идеалисты. Правда в этом есть – много боли и грязи в нашей работе… И нельзя работать на пределе, если видишь только то, что есть, а не какой-то дальний горизонт над всем этим… Но, знаете, идеализм как-то отступает со временем, с опытом… И начинаешь понимать, что есть высокие слова, но они – над жизнью, не имеют к ней прямого отношения. Нет принципов, которые можно в юности провозгласить и сохранить навсегда. Жизнь поправит.
– Есть такие принципы! – горячо и быстро возразил второй врач. – И нет безвыходных ситуаций. Всё может быть, но врач не может убить пациента, никогда! Даже если объективно посмотреть – ведь человеческий организм совершенен сам по себе, обладает колоссальными резервами для восстановления, да ещё медицина развивается такими темпами, что…
– Вы уж простите меня, – перебил старый профессор. – Вот в совершенстве человеческого механизма и может скрываться нечто смертельно опасное. Потому что совершенство это – механизм запредельной сложности, созданный не нами. И нами ещё не понятый. И любая деталь внешнего мира – любая деталь! – может вызвать нечто необъяснимое.
Возьмём этого пациента, о котором мы говорили в начале. К нам он попал после нескольких лет, проведённых на пустыре у заброшенного дома. Ни малейших проблесков человеческой личности у него уже не было, и состояние ещё более ухудшалось. Если в начале он понимал какие-то слова, то потом… Он был уже кем-то другим и все средства, накопленные нашей наукой, не могли вернуть его в мир людей. Его единственной ценностью была какая-то старая пуговица, которую он яростно защищал. Защищал зубами – в буквальном смысле. Целыми днями он лежал у двери, прислушиваясь и принюхиваясь ко всему, иногда вскакивая. Он не спал месяцами, но никогда не был в оцепенении. Он словно всё время ждал чего-то. Однажды он без всяких причин напал на незнакомую медсестру. Она проходила по коридору и он словно почуял что-то, выломал двери и бросился к ней огромными скачками… В его сознании не было ничего человеческого и вы сами поняли бы это, хоть раз заглянув ему в глаза. И если бы видели, каким он становился в дождь… Или при полной луне… И поэтому наш консилиум принял верное решение… В конце концов избавление от страданий – лучшая помощь.