Попав в страшный шторм близ мыса Доброй Надежды, Дердек приказал команде вышвырнуть обезумевших от страха контрабандных спаниелей за борт. И вот тут, по словам очевидцев, (хотя, какие могли быть очевидцы?), из морской пены появился сам Дьявол и завопил что-то типа: «Топить моих пёсиков?!!! Хорошо же!!!». Небо мгновенно прояснилось, туман рассеялся и вблизи показался берег, к которому немедленно устремились спаниели. Ну а Дердек с командой, увы, уже бессмертные и неприкаянные помчались бороздить океаны и пугать честных моряков.
Забрызганная грязью карета царя Петра Алексеевича остановилась у самого причала. Звероподобный солдат-преображенец, тяжело соскочил с запяток на раскисшую от дождя землю и живо распахнул дверцу. Царь, щурясь от солёного ветра и в то же время с видимым удовольствием, вдыхая его, вылез из кареты и стремительно, не обращая внимания на лужи, пошёл к ожидающему его строю молодых офицеров. Следом за ним выскочил новый любимец государя, беспородный кобелёк Матрён. Семён Данилович Ипатьев, несмотря на годы и выпирающий живот, лихо вышагнул из строя, готовясь доложиться по уставу, но Пётр хлопнул его рукой по плечу и коротко бросил, — Потом, потом старик отчитаешься. Хочу на молодцов сам взглянуть.
Офицеры, всего числом человек в двадцать, стояли, замерев на пронизывающем осеннем ветру, и затаив дыхание смотрели на приближающегося государя.
— Ну, дети дворянские, опора трона моего, — Пётр сделал многозначительную паузу, и потрепал пса по загривку, — далось вам в Италии военное искусство? Не прокутили вы, други, деньги казённые?
По блестящим глазам царя Семён Данилович понял, что тот немного навеселе, а, главное, ни на что не сердит.
— За каждый рублик отчитаюсь, Ваше Величество, — истово затряс париком Ипатьев, — а знания их в делах ратных проверятся.
— Что ж, долго ждать не придётся, — Пётр подмигнул молодым дворянам. — Что, ребятки, понравилась вам Италия? Фемины, да амор? Язык то, все разумеете? Ну-ка, вот ты, господин офицер, — царь ткнул пальцем в стоящего первым юношу, — как по италийски сказать «пушка»?
— Каноне, Ваше величество! — ни мгновения не раздумывая, гаркнул тот.
— Орёл! Теперь ты, — Пётр шагнул к следующему, — «полководец».
— Кондотьеро, Ваше величество!
— Ах, Данилыч, уважил ты меня, — царь обернулся к Ипатьеву. — Ну, а «солдат»? — Пётр уже дошёл до середины строя и спрашивал у бледного, близоруко щурившегося офицера.
— Сольдато, Ваше Величество!
— Хм, хорошо. «Карета»?
— Карретоне, Ваше величество!
Ну а, — государь насмешливо огляделся и не найдя ничего, похлопал кобеля по спине, — «собака»? Собаконе?
— Никак нет, Ваше Величество! Спиноне.
— Ох, сукин ты сын, — захохотал Пётр. — А в штрафные не хочешь пойти? И вот этой тростью по спиноне?
— Богом клянусь, Ваше Величество, — у юнца побелел даже красный от холода нос. — Кобелёк Ваш изволит породы такой быть. Спиноне называется, а ещё есть собака Брак, собака Лаготто, собака Мастино…
— Ишь ты, — смягчился царь. — Зело хорошо псовую науку знаешь. Как фамилия?
— Павлов, Ваше Величество!
— Так вот что, ребятушки, — голос Петра перекрыл свист ветра в снастях, — дел у нас с вами великое множество. И дел мужеских, ратных. Потом и кровью начнёте добывать славу себе и отечеству. А собаками, Павлов, пусть внуки, да правнуки твои тешатся. Не до этого нам сейчас.
Сказал, пристукнул тростью и пошёл к карете. Следом за царём зашлёпал лапами по осенней грязи спиноне Матрён.
Сеньор Луиджи Пасторе уже почти час сидел в плетёном кресле за столиком кафе.
— Выкурю ещё сигарету, — думал он про себя, — и пойду.
Луиджи за свои пятьдесят с лишним лет привык вставать рано и приниматься за работу в ресторане. В детстве, с первыми лучами солнца, он подметал и поливал из шланга мостовую, став постарше, чистил и резал овощи, затем стоял у плиты, а после смерти отца, давал распоряжения, позёвывающими работниками и официантами. Сегодняшний же день Луиджи встречал за столиком чужого кафе, и уже одно это вызывало в нём раздражение. Да ещё этот выходной костюм! Брюки казались, коротковаты, а ноги в них — слишком полными.