— Будда, — тихо произнес Аттила.
— Будда, — ответил монах, поспешно согласно кивая. — Будда Шакья-Муни.
Верховный вождь сел на корточки возле пленника, и тот показал всех по очереди учеников Будды: Манджушри, Саматхабадра, Махакашьяпа — словно эти имена, столь дорогие для него и столь чуждые для гуннов, являлись талисманами, хранящими силу, и могли спасти жизнь даже в таком кошмаре. Каждый раз Аттила задумчиво кивал, и взгляд монаха становился все более радостным.
— Будда, — снова произнес пленник, и его лицо приняло жалобное выражение.
Аттила продолжал сидеть на корточках, рассматривая изящную костяную фигурку и поглаживая свою тонкую бородку. Через минуту покачал головой:
— Я не знаю такого бога.
Затем улыбнулся монаху немного грустной улыбкой, вынул кинжал из ножен, висевших на широком кожаном поясе, схватил пленника за пучок редких волос и перерезал ему горло. Потом встал и кинул маленькую костяную статуэтку Чанату.
— Можно сделать хорошую рукоятку для ножа, — сказал Аттила.
По полю, залитому холодным белым светом, шла Энхтуйя, неся змей. Высокая длинная фигура молча скользила среди умирающих и мертвых.
Рваное Нёбо не сводил с нее глаз, по-прежнему не веря в случившееся. Кутригуры уже называли сражение Битвой Сорока Вдохов, так быстро оно закончилось. Приблизительно четыре или пять тысяч китайцев погибли тогда в течение часа. Армия гуннов лишилась менее пятидесяти человек. Рваное Нёбо повернулся к Аттиле, его глаза сияли.
— Поехали дальше! Теперь ничто не может нас остановить. Они пали перед нами, будто уже убитые. Все богатства Китая лежат перед нами — золото и жемчуг, шелк и слоновая кость, и маленькие босоногие девочки с высокими бровями.
Аттила хлопнул вождя по плечу.
— Друг, — сказал он. — То была легкая битва. Но чтобы разрушить Китай, потребуется больше наших двух тысяч человек. — Каган поднял глаза. — Или Рим. Вероятно, наша сила огромна, но наше время еще не пришло. Сначала Рим, — он кивнул. — Потом вернемся в Китай.
Гьюху привел захваченного китайского военачальника, подгоняемого острием копья. Даба принес голову в мокром мешке — голову полководца, который всего полчаса тому назад возлежал в паланкине, наслаждаясь своим приятным путешествием с охранниками вдоль имперских северных границ.
Аттила развязал веревку, стягивавшую крепкую грудь и руки пленника, и отдал мешок.
— Ты можешь идти. Но ты отнесешь это императору и скажешь ему, что «сюнну» еще вернутся, — и добавил:
— Грязные рабы. — И сплюнул.
Военачальник посмотрел Аттиле в глаза, кивнул и взял голову. Каган велел дать ему лошадь. Китаец сел верхом и привязал мешок к седлу. Затем поехал на восток, вскоре превратился в движущуюся по огромной бескрайней снежной равнине черную точку и исчез.
Гунны похоронили китайцев как собак, а своих, погибших тем утром, погребли с надлежащими почестями и оплакали. Кутригурские женщины и дети бродили среди мертвых и внимательно осматривали их, выискивая что-нибудь ценное. Собрали и множество стрел, и гуннских, и китайских, нагрузив три тележки мечами, шлемами и копьями. Лишь тяжелые и громоздкие прямоугольные щиты вражеских пехотинцев оказались бесполезными для всадников, но их тоже забрали для возможного обмена или переплавки. Некоторые из гуннов теперь носили потрепанные кольчуги и пластинчатые латы, но большинство продолжало с презрением относиться к подобным неудобным одеяниям, предпочитая жесткую, но более легкую кожу. Женщины разобрали доспехи и использовали маленькие блестящие бронзовые пластинки в качестве сережек или, нанизав на нити, делали бусы. Дети ревностно набирали мешки сверкающих металлических обломков, мальчики дрались за них, девочки придумывали игры с переодеваниями.
Когда гунны покинули поле боя, наступил полдень. Они немного проехали и решили перекусить. Кое-кто из детей стал бесстыдно менять оружие на еду.
Затем воины повернули на юг, и равнина осталась позади. Они поднялись на предгорья, называемые Джилян-Шань. В холодной долине разбили лагерь, и к середине ночи низины окутал туман, из-за чего стреноженные лошади продрогли до костей. Даже приглушенный вой волков, доносившийся откуда-то издалека, не так пугал животных. Воины сидели возле костров в палатках, вспоминая славный день и всю Битву Сорока Вдохов в мельчайших подробностях. Пламя по-прежнему ярко горело в их груди.