Эллак, их второй сын… Он умирал.
— Мы все когда-то умрем, — беспечно произнес Маленькая Птичка, играя неподалеку с медвежонком.
Аттила остановился на полпути, и на мгновение показалось, что каган наконец-то шагнет к шаману и убьет его на месте. Но он направился во дворец вслед за своей женой.
Маленькая Птичка стал протискиваться между супругами.
— Дайте мне посмотреть.
Через несколько минут, получив толчки и помяв бока, шаман отступил.
— Мальчику просто нужен отдых, — сказал он, — и кипяченое молоко. Эллак что-то съел.
Медвежонок стал жевать палец Маленькой Птички, и шаман опустил детеныша на землю.
Внезапно в тени у двери появилась чья-то фигура. Это была Энхтуйя.
— Дитя умрет, — произнесла она с тихим шипением.
Маленькая Птичка легким шлепком отогнал медвежонка и сердито уставился в землю.
Ведьма плавно двигалась, ее шагов было совсем не слышно.
— Если только не выпьет невинной крови…
Аттила посмотрел на Энхтуйю долгим и пристальным взглядом. Затем кивнул:
— Принесите.
Быстро нагнувшись и неожиданно выбросив вперед тонкую руку, ведьма, словно сокол, схватила медвежонка за загривок.
— Нет! — закричал Маленькая Птичка, запрыгав вокруг. — Ей ничего не удастся, прокляните ведьму и змей с каменным взглядом! — Шаман стремительно набросился на Аттилу. — Как вы можете ставить ее выше меня? Энхтуйя — не наша святая, она ничья, она нечестива в глубине души, этот медвежонок — под моей защитой и покровительством. Если только ведьма осмелится…
Аттила громко закричал замолчать.
Маленькая Птичка стоял, гневно кусая губы. Глаза шамана метали молнии.
Каган кивнул ведьме.
— Бери, — снова сказал он. — Исцели мальчика.
Маленькая Птичка вскочил, пораженный ужасом, не переставая непрерывно бормотать. Затем тихо произнес:
— Ты выбрал. — И исчез в темноте.
Энхтуйя стала колдовать над стонущим мальчиком, пока мать, отец, братья и сестры наблюдали. В тени с ведьмы не спускал глаз Орест. Она размахивала дымящейся веткой ели над потеющим распростертым телом, жгла смолу на плоском камне и издавала сводящее с ума глухое жужжание, словно рой сердитых ос. Ведьма, придя в дикое бешенство и вращая глазами, начала изгонять невидимого демона из мальчика, резко стегая еловой веткой. В другой руке появился маленький нож, кончик которого походил на иглу. Ведьма уколола больного ребенка в грудь, живот, ступни ног, голову и ладони. Губы Эллака посинели, и это все заметили. Он застонал и сжался, затем забился из всех сил и изогнул спину. Потом тяжело задышал. Рот был полон крови.
Но это была не кровь Эллака. Энхтуйя подняла высоко медвежонка над головой сына Аттилы и маленьким ножом перерезала детенышу горло. Тот почти тут же безвольно повис, и яркая молодая кровь хлынула на лицо мальчика. Ведьма кинула свое орудие на землю и длинными худыми руками стала жать и мять бездыханное тельце, пока оттуда не вытекла последняя капля. Наконец мальчик на кушетке закашлял кровью, которая шла откуда-то из глубины его оцепеневшего горла. Затем изо рта раздался свист — вылетел демонский дух. Изможденный Эллак откинулся назад. Под струей крови губы вновь стали приобретать естественный розовый цвет.
Энхтуйя выбросила забрызганную перчатку из черного меха на землю, повернулась на пятке и вышла из дворца, не сказав ни слова. Лишь Орест видел, как она удалялась. Чека и Аттила держали друг друга в объятиях, смотря на своего ожившего сына.
На весь следующий день лагерь погрузился в тревожную тишину. К вечеру из дворца снова вышел каган и встал, скрестив руки. Его лицо хранило непроницаемое выражение. Затем Аттила улыбнулся.
Весь лагерь охватила безумная радость — и из-за возвращения воинов, и из-за выздоровления каганского сына. Эллак будет жить! И с востока пришла огромная армия родственных племен, чтобы присоединиться к гуннам! Все гудело и сеяло хаос. Окружающая тьма отступала, тут и там горели костры, люди пускались в дикий пляс, пили и ликовали, мужья немного поспешно удалялись в палатки с женами, и их не видели весь следующий день и ночь. Даже шутили (чаще женщины у реки, нежели мужчины, поскольку мужчины не считают такие шутки очень смешными), что множество страстных лобзаний случилось той лихорадочной ночью во тьме между мужчинами и женщинами, которые при ясном свете дня не были мужьями и женами. В течение девяти месяцев женщины хихикали, ожидая еще больше, чем обычных «праздничных детей».