— Но я не могу помочь ему. Не могу!
— А что во втором письме? — спокойно спросил Теодорих.
Аэций раскрыл его и стал читать, потом засунул в складки одежды.
— Опять какие-то странные новости. Здесь тоже упоминаются гунны, а заодно встречается одно имя. Как неожиданно он опять появился! В письме из Рима…
— То есть?
— То есть гунны вернулись и разбили лагерь за Дунаем.
Теодорих резко взглянул на Аэция.
— Кто их король?
— Это он, — ответил стратег немного удивленным голосом. — Мальчик вернулся. Аттила. Вождь Аттила.
Аэций замолчал на время, затем произнес:
— Галла Плацидия радушно приглашает меня к себе. Она просит вернуться.
— А император?
Аэций ничего не ответил.
Какой-то незадачливый писарь выбрал именно этот момент, чтобы явиться к королю и попросить поставить печать на документ.
Теодорих повернулся к нему, объятый гневом:
— Прочь с глаз моих, раб-покойник!
Бедный писарь зашатался от крика, открыв рот.
— Посудомойка! Самый тупой из всей канцелярии! Давай, расскажи мне, сколько золота в моей сокровищнице! Что еще ты знаешь, кроме золота! Я бы посмотрел, как твой лоб покроется морщинами из-за настоящих неприятностей, а канцелярия прогнется от забот! Как тебе это понравится?!
Теодорих вернулся к игре в шахматы. Король быстро убрал одну из фигур и с такой силой ею ударил, что доска задрожала, и сдвинулось еще несколько пешек.
— Гунны, — громко произнес Теодорих. — Объединение. Я знаю, чего ты ищешь. Ты хочешь нового союза, чтобы мои воины выступили в защиту Рима. И тот бритт Луций — он тоже должен быть на твоей стороне.
Теодорих резко засмеялся.
— Я не против твоего похода в Британию и сражений с саксами ради его спасения! Мы все переживаем свои Последние Дни!
Аэций разглядывал доску.
— Но я далеко не молод, мой римский друг. Мои старые глаза слезятся и ничего не видят на солнце. И уши, увы, слышат хуже, чем когда-то. Хотя случается меньше всяких глупостей, чем раньше.
Теодорих пошевелился, выпрямившись на большом деревянном стуле.
— Но думаю, я еще держусь по-королевски, если учесть мой почтенный старый возраст, не так ли? Да? Да?! Хотя я уже просто мешок с костями, которые не разваливаются лишь благодаря этому королевскому кушаку.
Теодорих хлопнул по массивному золотому поясу с пряжками вокруг своего большого живота.
— Мешок со старыми кишками, наполненными медом. Туша!
Внезапно Теодорих повернулся на стуле.
— Чего ты разглядываешь мой трон, парень? — громко закричал он.
Аэций поднял голову. Второй сын короля, восемнадцатилетний Торисмонд, высокий и грациозный юноша, терпеливо ждал своей очереди, чтобы ответить.
— Пусть тебя одолеют адские боли из-за геморроя, если ты займешь это место прежде назначенного времени!
— Отец, я…
— Принеси мне горшок. Хочу помочиться.
Торисмонд покорно пошел прочь и через минуту вернулся с горшком.
Аэций посмотрел на кровли домов. В весеннем небе резвились стрижи, их пронзительные крики разносились над красными черепицами городских крыш.
Бедный писарь поспешно удалялся, скрывшись в тени колоннады, по-прежнему крепко сжимая неподписанный документ и надеясь пройти незамеченным, когда Теодорих повернул голову.
— Эй, бледная рожа! Возьми горшок. Эй, давай, забери его! Какой же ты дурак: боишься запачкать свои руки королевской мочой, хотя ежедневно твои ладони запятнаны чужим золотом.
Писарь, пятясь, отступил назад.
— Раб! — закричат вдогонку король. — Счетовод! Теперь полей дворцовые розы! Они будут источать сладчайший аромат!
Теодорих снова посмотрел на Аэция, потом сделал большой глоток из деревянной чашки и облизнул губы.
— Между готами и римлянами не может быть союза, мой старый друг! Прошлое не позволяет, оно насмехается над нами. Хотя дружбу между тобой и мной разрушит только смерть. Мы же оба христиане, разве не так? Хотя ты и называешь меня арианином и язычником…
Аэций покачал головой.
— Христиане… Я не богослов.
— Слушай, не хитри, я знаю — ты храбрее, чем те, кто скрывает убеждения. Они словно медведи, которые прячут свой навоз! Разве Сын равен Отцу? Разве мой сын равен мне?
Теодорих посмотрел на Торисмонда, терпеливо ожидающего неподалеку.
— Ты могущественнее, чем твой отец, парень?! — заорал король.
Юноша грациозно поклонился:
— Нет, господин мой.
— А я — да! — донесся звонкий девический голос. — И гораздо привлекательнее!
Мелькнуло белое платье, и из маленького дворика в облаке светлых волос показалась девушка и обвила руками шею отца, покрыв бесчисленными поцелуями смеющегося короля. Это была Амаласунта, единственная дочь Теодориха четырнадцати лет от роду, его любимица. Король души в ней не чаял. Как и шестеро старших братьев. Может, Амаласунта казалась немного испорченной, но никто из родственников этого не замечал. Избалованная, самовлюбленная, легкомысленная, она была очаровательной, живой и веселой девушкой. Когда-нибудь Амаласунта удачно выйдет замуж. Но горе постигнет того мужчину, который прежде осмелится посягнуть на ее честь или осквернить ее имя. Теодорих с шестью сыновьями встанет на защиту любимой дочери.