Обезумевший верховный вождь гуннов подтянулся и пригнулся в седле, желая понаблюдать за удаляющейся птицей, подставив раскрасневшееся лицо слепящему солнцу. Золотые серьги Аттилы, отражаясь, раскачивались в разные стороны, голова была откинута назад. Он засмеялся, обнажив белые волчьи зубы, затем развел широко руки и посмотрел на свой отряд.
— Народ, рожденный с боевым щитом! — закричал вождь. — Народ, мечущий стрелы в поисках богов!..
И Астур, отец Аттилы, продолжил путь на запад, непроницаемый и неразрушимый.
Вечером отряд остановился и стреножил лошадей. Каган велел караульным держать луки наготове, а остальные зажгли костры и принялись готовить. В безветренную ночь дым медленно поднимался столбом в небо. Одинокий волк выл в долине неподалеку, и его вой походил на голос самой заброшенной местности. В сумерках над головами пролетели два лебедя-кликуна, тихий шелест их крыльев слышался среди треска дров в огне и воя несчастного зверя. Больше ниоткуда в этих бескрайних просторах не доносилось ни звука.
Некоторые думали, что было бы хорошо сделать невысокое заграждение от ветра из седел и попон, а затем поднять его, подложив еще седла и попоны, и смастерить трон для кагана. Тогда Аттила мог бы сидеть там возле костра.
Такого раньше никто не устраивал. Но Аттила разгневался и распинал по сторонам седла и попоны. Он, как и прежде, разровнял грязную землю подошвами поношенных оленьих сапог и сел, скрестив ноги, в пыль вместе с остальными воинами. Затем вынул нож из ножен, наклонился вперед и отрезал кусок мяса от шипящей голени на железном вертеле.
Гьюху расположился рядом, когда все ели, что было для него несвойственно. Ведь этот воин любил пробовать пищу в одиночестве, осторожно, словно собака. Закончив жевать, Гьюху сделал большой глоток кумыса, Прополоскал рот, передал фляжку и тихо сказал:
— Нас преследуют.
Аттила кивнул:
— Это всего лишь вестники. Главная сила еще позади.
— Откуда вы узнали?
Верховный вождь глотнул кумыса и улыбнулся огню.
— Если бы главные силы были бы здесь, то мы бы уже знали об этом.
Он осмотрел свой отряд, остановив взгляд на каждом из воинов. Орест сидел немного поодаль, строгая палку и, очевидно, не прислушиваясь. Но верный спутник Аттилы всегда вел себя так, а в действительности не пропускал ни слова.
— Подготовьте людей, но не пугайте. В нашем воображении Будун-Бору — демоны и духи, необъяснимое зло, которое можно победить с теми же шансами, что остановить стрелами реку во время сильного разлива. Это якобы Волчий Народ, люди, способные превратиться в настоящих волков и сожрать своих соплеменников при лунном свете. Но они — обычные люди из плоти и крови, как и все остальные. На самом деле, это наши дальние родственники, тоже почитающие Астура, приветствующие друг друга словами «саин байну», а на прощание говорящие «баяртай». И если уколоть любого из них, то пойдет кровь.
Аттила дал знак, чтобы фляжку с кумысом снова передавали по кругу.
— Я знаю. Я раньше уже с ними сталкивался.
— Шаман — тот, кто знает, — произнес нараспев чей-то голос поблизости. Это был Маленькая Птичка, как всегда, говорящий загадками. Он даже стал двигаться по кругу, где сидели воины, по какой-то особой и крайне необычной траектории и, разумеется, продолжал насмехаться. — Как много вы знаете, мой господин, делающий женщин вдовами!
— А как же много тебе придется узнать, мой маленький певчий дурачок!
Маленькая Птичка вскочил внутрь круга и занял место возле Чаната. Затем с обожанием широко улыбнулся старому воину. Чанат бросил на шамана сердитый взгляд. Остальные засмеялись.
— Но, — сказал Маленькая Птичка, откинувшись назад и посмотрев на неподвижные звезды, — таинственные земли, которыми управляют Тенгри, бог солнца, и Итуген, богиня луны, являются предметом спора. А путь к привидениям усыпан душами усопших шаманов. — Маленькая Птичка взглянул на Аттилу. — Это отчаянный призыв.
Наступила тишина, некоторое время было слышно лишь потрескивание в костре.
Аттила зашевелился и сказал:
— Я долго этого не знал, воля богов оставалась для меня тайной.
Маленькая Птичка ответил:
— Тот, кто полагает, что ему известны воля или намерения богов, не знает ничего.
Каган посмотрел на него и продолжил: