— Это определенно говорит о доверии.
— Он был так возбужден после посещения гуруджи и его жены. Я был настроен скептически, когда он надевал курту. Я готов был засмеяться, увидев его в этом наряде. Штаны слишком длинные, он выглядел пугалом. Но я упустил из вида кое-что важное. Я знал, что передо мной Бёртон-сахиб. Но я не учитывал, как его воспримут те, кто об этом не знал. Он слегка натер лицо, руки и ноги маслом хны и поехал на тонга в город. Он вернулся после наступления темноты. И был взволнован. Я редко видел его таким взволнованным. Ему хотелось все мне рассказать. Как все приняли его за кашмирца. Как привольно ему было в этой роли. Как он сидел в углу, все слышал и вдруг позабыл, что он вообще-то не из этого мира. Он говорил и говорил, и мне стало ясно, что я неверно оценил его переодевание. Ему надо было лишь выдать себя за гималайца, и он уже выглядел гималайцем. Даже его акцент соответствовал. Он был ровно настолько неверен, чтобы разоблачить в нем гималайца.
— Ты хоть раз в своей жизни слышал кашмирца, говорящего на гуджарати?
— Нет.
— Как же ты можешь утверждать, что его акцент подходил к его костюму?
— Он звучал именно так, как я представлял себе. Спустя несколько дней мы отправились на базар. Он хотел, чтобы я изображал господина, а он — слугу. Он наставлял меня, пока мы собирались, чтобы я не выказывал ему ни малейшего почтения. Мы должны были выглядеть достоверно. Он настоял, что понесет все покупки. Я был спокоен и подыгрывал. Но ему этого не хватило. Он по-английски прошипел мне на ухо, чтобы я его бранил, прилюдно и громко. Я начал поносить его леность. Вначале робко, а потом вошел во вкус. Я ругал его неискренность. Возможно, несколько переборщил. И тут нас окликнул человек, стоящий около ювелирной лавки. Очевидно, он был знаком с Бёртон-сахибом и обратился к нему по имени Упаничче. Похоже, он огорчился, что Бёртон-сахиб оказался слугой. До чего же мы докатились, запричитал он, в нашем Бхарате, что образованные люди вынуждены продаваться изменникам и унижаться перед предателями. И он посмотрел на меня так, словно хотел испепелить взглядом.
— И правда забавно.
— Мне было не до смеха. Потом Бёртон-сахиб на меня разозлился. А ведь я в точности исполнял его пожелания. Он не ожидал встретить того человека. Теперь он не мог больше с ним встретиться, он потерял уважение в глазах этого человека. Как он объяснил бы, что гордый кашмирец прислуживает гуджаратскому торговцу. Тем не менее эта неудача была частью успеха. С этого момента Бёртон-сахиб стал одержим переодеваниями. Он попросил меня привести портного, который снял с него мерки и пошил различную одежду. И для повседневных нужд, и для особых случаев. Дома он носил простую курту, пока она не обтрепалась и кое-где не порвалась. Он приказал не стирать ее. Одежда для любой касты, так он говорил. Придумал себе развлечение — слонялся вокруг полкового клуба, попрошайничая у офицеров, а когда те гнали его прочь, он громогласно взывал к небесам, жалуясь на бессердечие соотечественников.
— И чего он добивался своими маскарадами? Это была просто игра?
— Да, конечно, игра. Но не только. Вначале ему казалось, это развеет скуку его работы. Но вскоре он осознал возможную ценность своих вылазок. Я помню, как он сказал однажды, мол, резидент вынужден тратить сотни рупий в месяц на тайные донесения о том, что творится при дворе махараджи. А сам он мог за вечер добыть в городе информации рупий на пятьдесят. Но жаль, добавил он, резидент полнейший идиот и не заслуживает такой поддержки. Он увидел возможность быстрого карьерного взлета.
— Полезное увлечение.
— Вот именно, увлечение. Он увлекся не на шутку. Вообразил, будто может думать, видеть, чувствовать, как один из нас. Он поверил, что не только переодевается, но перевоплощается. И всерьез относился к своему превращению. Его рабочий день увеличился. Он часами проводил в позе портного. До тех пор, пока его ноги не деревенели, так что нам приходилось переносить его в кровать. Ему хотелось долго сидеть неподвижно и выглядеть как можно достойней. Если он не занимался с гуруджи, то требовал, чтобы я обучал его.
— И чему же ты мог его научить?
— Многому. Мелочам. Таким деталям, о которых я никогда и не задумывался. Как стригут ногти, как говорят о своей матери, как качают головой, как сидят на пятках, как выражают восторг. Он хотел, чтобы я, пока объясняю, садился рядом с ним. Но я отказывался. Всегда. Запишите это. Я знаю, где границы у доверительности. И я всегда отказывался от его приглашений вместе есть, за одним столом. Это дурно бы выглядело в глазах других слуг. В отличие от него, я-то никогда не считал, будто можно поменять свою роль в жизни.