— А мы, напротив, верим в слово, в нашу благую весть.
— Вы разбираетесь в деле лучше меня, господа, и может, объясните мне такую вещь: я слышал, будто португальские миссионеры переодевались. Они якобы бродили по округе как отшельники и даже проповедовали мешанину из евангельских сюжетов и туземных легенд.
— Масала-Евангелие.
— А во время процессий они вроде бы выставляли в паланкине святых вперемежку с индусскими божествами. Очень странная история…
— Я бы скорее сказал — богохульная!
— Но не без изящества и не без успеха.
Это еще сносный разговор, приходится радоваться любым цветкам местной болтовни. Как же он натерпелся на последнем ужине, когда кого-то награждали, и бригадир говорил похвальное слово, на изнуряющей жаре, подробно описывая карьеру, которая не уступала по занимательности мухам на столе. Время от времени кхидматгар, в тюрбане, величественном, как боевой трофей, приближался к столу, чтобы прогнать их, и его тряпка порхала над головами, сраженными дремотой. Когда бригадир добрался до конца своей официально оцепенелой хвалебной халтуры и вскрикнул «Гип-гип!» в честь героя вечера, слова его не долетели до спящих ушей. Дремали уже не только самые нестойкие, теперь поникли все головы до единой. Бригадир стоял с пунцовой головой, и Бёртон поспешил ему на помощь, воздев почти пустой бокал мадеры, он со всей силы выкрикнул «Ура!», и все головы тут же выкатились из сна, лицевые мускулы задергались, как птицы, в чье гнездо брошен камень, а Бёртон ухмылкой подбодрил бригадира на повторный клич, а когда тот не последовал, он затянул «Какой он славный малый», и остальные попытались, кряхтя и кашляя, примкнуть. У бригадира во главе стола был вид главнокомандующего, чье войско безнадежно рассеялось, голоса натыкались друг на друга, воистину, «Никто не станет отрицать», что последняя строка, как и весь закупоренный вечер, брызнула во все стороны.
— Что толку в успехе, ради которого надо поступаться основами своей веры?
— Конечно, пусть лучше язычники высмеивают нас за то, что основатель нашей религии — сын бадхахи.
— Раз важна профессия Иосифа, давайте сделаем из него воина или дадим ему другое занятие, не важно какое, главное, чтобы он не относился к низшей касте.
— Благодарю вас за помощь, Бёртон. Но если мы на такое пойдем, то можем сразу переписать все Священное Писание.
— Неплохая идея. Предположим, Иисус был сыном принца из Матхуры, и злой махараджа повелел умертвить всех детей в округе, потому что пророчество предсказывало ему несчастье от Спасителя, рожденного в полночь…
— Вы заговариваетесь.
— Полегче, мой милый, полегче.
— Насыщение многих людей — это, без сомнения, внушительное достижение. Еще большего впечатления мы добьемся, если наш Иисус из Матхуры победит парочку чудовищ. К примеру, задушит злого змея. Это же вполне возможно.
На этих обедах ели слишком много баранины. Говядина была немыслима, по одной простой причине — это была бы высшая форма каннибализма. Свиное жаркое было невозможно, каждый из них видел свиней на базаре, и «валяться в грязи» — это еще слабо сказано, вдобавок все поварята были мусульманами. Иногда появлялась ветчина, всеми желанная, как прекрасная кузина, ступившая на кривую дорожку и потому рядящаяся в чрезмерно пристойные одежды, так что ее именовали Wilayati Bakri, европейский ягненок, иными словами: невинный агнец. Некоторые индусы не притрагивались вообще ни к какому мясу, на что у бригадира имелось простое объяснение, которое он с удовольствием повторял для назидания и развлечения каждого нового гостя: индусы верят в перерождение, ведь так, и думают, кто недостойно жил, станет в следующей жизни животным, так-то, и боятся, что поедая мясо, могут съесть собственную бабушку, вот как.