Дальше Джек выбил пятнадцать очков, а я — семнадцать.
Босс слегка покраснел. У меня же внутри полыхнуло мрачное торжество.
— Еще раз. — Не дождавшись ответа, Джек швырнул кости на стол. Пятнадцать.
На этот раз, передавая кубики, он не улыбался. Краем глаза я видел, как Джек следит за моими руками.
Я бросил — семнадцать. Вновь на два очка больше.
Джек понял, что я хитрю, но не понимал, как именно, ведь он сам ходил в обход правил: вводил в игру «особые» кости на короткий промежуток, спрятав один набор в руке, а затем снова менял их на «честные». Я много раз видел, как Джек проворачивал свой финт, и пытался повторить его дома до тех пор, пока не подготовил свой: контролируемые броски, даже не обман в полном смысле этого слова. Поэтому, как бы Джек ни изворачивался, я знал, как превзойти его. По итогу следующего кона было его десять против моих двенадцати, и снова разница составила два очка.
Вот здесь-то мое мальчишеское бахвальство и подвело меня: я слишком хотел утереть Джеку нос, не просто выиграть блюдо той старухи Шервуд, а посмеяться над самым удачливым человеком в Лондоне.
— Ты обманул меня, — прохрипел Джек. — Но как?
Я хлопал глазами, как простачок, хотя было поздно. Быть может, Джек и был подлецом, но дураком точно не был.
— Что ж, — сказал он сумрачно. — Ты победил. Забирай свой выигрыш.
Я взял блюдо, стараясь не выдать беспокойства.
— Они придут за тобой, Лазарь, — вдруг произнес Джек.
— Кто?
— Те, кто любят ловкие руки обманщиков, — сказал он и зло рассмеялся.
Я стремительно вышел на улицу, но хохот позади становился все громче и громче, клубился, накрывал меня… Он был, в сущности, душной скотиной, этот Джек Фонарь. Разве мог он простить задетую гордость? Я понял, что влип.
Надо было выбираться из переделки, а заодно и из Лондона: к тому моменту, как босс придумает, как расквитаться со мной за дерзость, я и Лидия будем уже далеко, так далеко, что даже подпольному королю не найти концов… О том, чтобы вернуть блюдо, теперь не могло быть и речи.
Я свернул в закоулок, потом еще в один и, морщась от смрада сточных испарений, зашел в ломбард. Вышел оттуда спустя пятнадцать минут без блюда, но с увесистым кошелем, доверху наполненным монетами, и совесть моя, согретая планами и трехстами фунтами, надежно молчала — лишь огни звезд провожали меня взглядами, а в тонкой луне чудился укоризненный изгиб брови.
Обычно игорный притон находился в подвале, но сейчас, в период подготовки ко Дню Всех Святых, переполз в шатры циркачей: Джеку казалось остроумным взять себе палатку рядом с фокусниками. Все было украшено под стать празднику гирляндами из реп, тыкв и турнепса, с вырезанными на них черепушками и греющими потроха свечами.
Когда я шел мимо шатров, какой-то калека бросил мне под ноги тухлую тыкву. Я пнул ее, и он закричал мне вслед:
— Беги-беги, вор! — И этот его вопль еще долго преследовал меня в темноте ночного Лондона.
Узкие улицы щерились пустыми глазницами домов, из подворотен торчали полуобвалившиеся скелеты балок и перекрытий. Пару раз я шарахнулся в сторону от оборванцев и проституток, и настроение у меня стремительно ухудшалось. Уайтчепел я не любил, а его безнадежный криминальный колорит попросту ненавидел. Мир стоял на пороге глобальных изменений, по всему городу только что прогремела сенсация о кинескопе братьев Люмьер, а здесь, в самом филиале ада на Земле, люди верили во всякую чепуху, соблюдали малопонятные, вышедшие из плесени времен обычаи. Эмигранты привозили с собой не только вшей, но и культуру, а она, смешиваясь в лондонском котле, превращалась в кипучую смесь диких нравов.
Я и сам был в некотором роде плодом такой смеси, поэтому слал к черту суеверных дураков и их россказни. Единственное, на что я мог положиться, — я сам и мои руки, но отчего-то сегодня моя всегда такая надежная вера не приносила облегчения. Только дойдя до каморки на Ченсери Лэйн, в окружении знакомых запахов жареной рыбы и книжной пыли, я наконец успокоился. Вывалив добычу на кровать, я пересчитал монеты и, мысленно прибавив к тому, что уже успел скопить, ощутил какое-то подобие безопасности.
Тут дверь в мою комнату отворилась и вошла Лидия, моя сестра-близнец.
— Ты сегодня долго, — вздохнула она.
— В последний раз, обещаю.
Лидия положила мне на колени потрепанную книжку с картинками. На обложке красовались длинноносые фэйри, кряжистые деревья и витиеватые буквы — то был сборник сказок, который сестра постоянно таскала за собой. Я отложил кошель в сторону и раскрыл книжицу на странице с закладкой: по обыкновению, я должен был почитать вслух. Все страницы были разрисованы. Сестра часто вносила пометки, основанные на подслушанных где-то суевериях: писать она не умела, а эта книжица служила для нее большим утешением. Особенно в такие вечера, как сейчас: глаза у Лидии были припухшие, нос красный, и я знал, кто был тому причиной.