К концу их совместного проживания он станет на тысячу фунтов беднее, потому что будь он проклят, если научит ее, как соблазнить другого мужчину.
Глава 12
Это был всего лишь поцелуй. Она пронесла литанию этих слов в свой сон, а проснувшись, обнаружила, что они все еще издеваются над ней. Это был всего лишь поцелуй, точно так же, как пир — это всего лишь одно блюдо, или буря — всего одна капля дождя, или метель — одинокая снежинка.
Это было все, всепоглощающее, самое яркое солнце, самая большая луна, тысячи и тысячи звезд. Это было нечто большее, чем податливые губы, двигающиеся в тандеме, пробующие, скользящие, проникающие внутрь. Это были языки и зубы, вздохи и стоны. Это распространилось не только на губы, но и на конечности, грудь и то очень чувствительное место между ее ног, которое тянулось к нему, покалывало и пульсировало, и казалось почти экстатичным, когда она почувствовала неопровержимое доказательство его желания, прижатое к ее животу. Он потеплел. Это была искра, которая зажгла страсть. Это не было похоже ни на что, что она когда-либо испытывала раньше, и в то же время в этом было что-то знакомое, как будто каждый аспект ее признавал, что она каким-то образом принадлежала ему.
Что было абсолютно абсурдно, особенно учитывая, что было очевидно, что он не испытывал ни малейшего отупляющего притяжения, как она. Было очевидно, что он не смог уйти от нее достаточно быстро, признал их встречу ошибкой. Странно, что его побег причинил боль гораздо большую, чем то, что Чедборн отвернулся от нее, когда она считала, что он сделал шаг вперед, чтобы показать Обществу, что действия ее отца ничего не изменили между ними.
Умывшись, расчесав и сделав прическу, переодевшись в простое синее платье, она изо всех сил старалась не вспоминать о том опустошении, которое обрушилось на ее мать, когда все Общество в буквальном и переносном смысле отвернулось от них, предоставив им самим решать свои проблемы, самостоятельно, без какой-либо помощи или поддержки. В ту ночь начался упадок сил ее матери, и она винила свет не меньше, чем своего отца, в том, что они уничтожили такую гордую, добрую женщину.
Когда она отбросила эти размышления, то обнаружила, что предвкушает встречу с Бенедиктом за завтраком, надеясь, что стул рядом с ним был зарезервирован для нее — несмотря на его поспешное отступление. Она найдет способ отшутиться от этого, создать впечатление, что она рассматривает это всего лишь как первый из нескольких уроков, чтобы он понял, что она не воспримет всерьез любые эмоции, которые могут возникнуть из-за его близости, его прикосновений, его обучения.
Но когда она направилась в столовую, то обнаружила, что стул во главе стола пуст, и это поразило ее почти как физический удар.
— Бенедикт, — все женщины уставились на нее, — Зверь не присоединится к нам за завтраком?
— Он отсутствовал до рассвета, — сказала Джуэл.
— Думаю, он еще спит.
Она представила его растянувшимся на кровати, которая была больше обычной, специально спроектированной и построенной с учетом его габаритов. Был ли он в ночной рубашке? Она очень в этом сомневалась. При мысли о том, что на нем, вполне возможно, вообще ничего не надето, у нее пересохло во рту. Она не хотела видеть его голым. Ну, может быть, без рубашки. Будут ли его руки такими же крепкими и жилистыми, как на ощупь? Будет ли его грудь представлять собой набор мышц? Она скорее представляла себе его моделью для скульптора, который создавал статуи греческих богов.
Хотя у нее не было аппетита, она наполнила тарелку едой из буфета, села и заставила себя есть так, как будто ее желудок не был скручен узлом от дурных предчувствий и сомнений.
— Ты выглядишь обеспокоенной, девочка.
Она перевела взгляд на Джуэл и задалась вопросом, знала ли она когда-нибудь кого-нибудь, кто производил впечатление по-настоящему заботливого человека, как эта леди ночи. Ей нужно было овладеть этой техникой, но ее воспитали так, чтобы она никогда не показывала точно, что она чувствует, особенно когда это связано с сильными эмоциями. Даже во время приема, оказанного ей на ее последнем балу, она держала голову высоко поднятой, отказываясь сдаваться под тяжестью их отказа.
— Бенедикт упомянул, что собирается к портнихе в десять. Я подумала, что, возможно, он передумал.
— О, — сказала Эстер взволнованно.