Алтея скучала по тем ночам, когда были только она и Бенедикт, когда они могли поделиться личными историями, обидами, горестями и радостями. Бокал с шерри в форме тюльпана все еще ждал ее на столе. Они по-прежнему сидели друг напротив друга. Никто другой никогда не пытался претендовать на эти кресла, как будто они были спроектированы и сконструированы так, чтобы вмещать только их двоих.
Но когда в комнате появились другие люди, атмосфера изменилась, как меняется воздух, когда надвигается буря. Страницы в книгах потрескивали, когда их переворачивали, раздавались вздохи, одежда шуршала при движении спины, расправлении плеч, изгибе шеи.
В десять они желали друг другу спокойной ночи с пунктуальностью, которой не было, когда она терялась в историях, которыми делился Бенедикт, или он задавал ей вопросы, когда время не имело над ними власти.
После того, как Эстер помогала ей готовиться ко сну и уходила, после того, как само здание успокаивалось и затихало, она садилась на кровать, откинув покрывало, и ждала. Дожидалась тихого стука, который неизменно раздавался.
Она открывала дверь, приглашала его войти, и это были те моменты, ради которых она начала жить.
Теперь она наблюдала за ним, когда он вынул часы из жилетного кармана и взглянул на время — как будто его часы были более точными, чем часы, тикающие на каминной полке.
— Это те самые? — тихо спросила она, зная, что он сразу поймет, о чем она, и, удивляясь, почему ей не пришло в голову спросить его раньше.
Он наклонился вперед, чтобы показать ей их, прижатых к его ладони. Она наклонилась к нему, чтобы лучше разглядеть. На обложке был искусно вырезан олень.
— Уменьшило мою вину, — сказал он тихим голосом, слова предназначались только для нее, потому что на них не было герба или надписи, указывающей на то, что они имеют какую-либо сентиментальную ценность. Просто что-то, что купил богатый парень, чтобы всегда знать время.
Она чуть не спросила, передаст ли он их своему первенцу, но это означало бы пролить свет на будущее, которое они оба, казалось, не хотели обсуждать.
Каждую ночь он доставлял ей удовольствие — иногда по-другому, иногда привычным способом, но никогда так, чтобы она полностью принадлежала ему, что поменяло бы статус ее девственности. Часто ей казалось, что ее тело кричит о том, чтобы он взял ее полностью, погрузился в нее, оседлал ее. Это была почти животная потребность.
Она думала, что были времена, когда он тоже хотел этого, потому что он издавал гортанные стоны, которые эхом отдавались вокруг них, как будто ему было больно. Несмотря на то, что он научил ее, как доставить ему удовольствие, она часто чувствовала себя опустошенной после этого, как будто этого было недостаточно для них обоих.
— Я, вероятно, придаю этому больше значения, чем оно заслуживает, пытаясь оправдать свои действия, но они изменили ход моей жизни.
Когда он выдержал ее взгляд, она подумала, что, возможно, он имел в виду нечто большее, чем часы, и что он говорит о ней. Что она знала наверняка, так это то, что он изменил ход ее жизни. Она редко думала о возвращении в Общество, она больше не была уверена, что если она это сделает, то найдет то, что искала.
Она начала верить, что то, что она искала, было прямо здесь. В стенах этой резиденции вместе с ним.
— Посмотри на это, — сказала Джуэл, — нам всем давно пора лечь спать. Ты не справляешься с работой, Зверь.
Алтея взглянула на каминные часы. Две минуты первого. Это заставило ее улыбнуться, напомнив о многих ночах, когда они не смотрели ни на часы, настолько потерявшись друг в друге.
Он встал, и началась более поздняя ночная традиция уходить, чтобы подготовиться ко сну в одно и то же время. Когда все было закончено, она села на кровать и стала ждать, расстегивая пуговицы на своей ночной рубашке, которые застегнула, пока Эстер помогала готовить ее ко сну. Она распустила волосы, которые Эстер терпеливо заплела в косу.
Раздался стук. Она открыла дверь. Он закрыл ее. Наконец-то они были вместе, одни.
Как он делал каждую ночь, он погасил свет, оставив только огонь в камине, чтобы сдерживать тени, и тот очень плохо с этим справлялся. Она хотела делать то, что они делали при солнечном свете, чтобы лучи ласкали его, чтобы она могла видеть каждое его движение в мельчайших деталях.
Она скинула ночную рубашку. Он отбросил рубашку и брюки в сторону. Они врезались друг в друга в центре пространства между дверью и кроватью и жадно прильнули друг к другу ртами, как будто он вернулся из одиссеи, которая длилась годы, а не всего час.
Она подняла руку, и он переплел свои пальцы с ее пальцами, прежде чем завести ее руку за спину, выгнув ее так, что ее груди были выставлены на пиршество, к которому он приступил с таким мастерством, что она чуть не кончила.