— Я бы с радостью, в меру своих скромных сил, помог вам овладеть этим искусством.
Судя потому, как вспыхнули щеки Изобел, она готова была влепить Тристану новую пощечину, а может быть, даже пустить в ход кулаки.
— Я скорее дам бросить себя в котел с кипящей смолой, чем позволю вам снова поцеловать меня. Ваши поцелуи ненавистны мне, как ненавистны вы сами, Макгрегор.
— Меня зовут Тристан, — мягко возразил горец, желая заставить ее вспомнить любезного незнакомца, что встретился ей в саду. — И если бы нам не помешали минувшей ночью, я сказал бы вам, что не одобряю поступков моих родных.
Изобел язвительно рассмеялась. Ее зеленые глаза полыхнули гневом.
— Вы сын дьявола.
— Но воспитывал меня не отец.
Изобел не слышала его, а может быть, просто не придала значения его словам. Ее губы скривились в злой усмешке.
— Давайте-ка объяснимся начистоту раз и навсегда. Какую бы гнусную цель ни преследовали вы, пытаясь завоевать мое расположение, вам это не удастся.
Тристан знал, что Изобел права. Времени, проведенного в Уайтхолле, явно не хватит, чтобы затащить ее в постель. Теперь он понимал, почему так отчаянно желает эту девушку. Он хотел пробудить в ней ответную страсть, заставить ее стонать от наслаждения.
Его гнусная цель? Да, всякий раз, встречая соблазнительную девушку, он мечтал овладеть ею. И Изобел не была исключением.
Но с ней все было иначе. Она ненавидела его за то, что он Макгрегор, а не потому, что верила слухам о нем. Впервые в жизни Тристан не чувствовал уверенности, что сможет изменить чье-то мнение о себе, и все же был полон решимости попытаться.
— Изобел! — Он поймал ее запястье, не давая уйти. — Неужели желание убедить вас, что я не дикарь, вы называете «гнусной целью»?
— Я лишь спрашиваю себя, почему вы стараетесь в чем-то меня убедить, — резко бросила Изобел. — Мы с вами враги. И ни одно ваше слово или поступок этого не изменят.
— Возможно, вы правы. — Слова вырвались у Тристана прежде, чем он успел их обдумать. — А может быть, именно мы с вами могли бы положить конец ненависти и боли.
Губы Изобел презрительно скривились, брови насмешливо изогнулись.
— Вы снова предлагаете мне свою помощь?
— Да, — подтвердил Тристан.
— И вы хотите, чтобы я поверила, будто вы искренне желаете установить мир между нашими семьями?
Он действительно этого хотел. По множеству причин, которые предпочел бы не называть ей.
— Я смогу убедить вас, если вы дадите мне возможность это доказать.
Зло рассмеявшись, Изобел высвободила запястье.
— Став моим любовником?
Тристан отступил, позволяя ей пройти.
— Став вашим другом.
Изобел остановилась и обернулась. Тристан замер. Не зная, какое решение она примет, он готовился встретить спокойно любой вердикт.
В золотистых лучах солнца, пробивавшихся сквозь деревья, рыжие волосы Изобел казались сотканными из света и пламени. Но за этим живым огнем скрывался лед.
— Дружба означает доверие, а я никогда не смогу вам доверять. В действительности, — сжав кулаки, Изобел шагнула навстречу Тристану, — сама мысль о том, что мы можем стать друзьями, кажется мне оскорбительной. Если вы на это надеетесь, значит, не понимаете, что отняла у нас ваша родня.
Тристан открыл было рот, чтобы возразить, но Изобел остановила его нетерпеливым жестом:
— Вы говорите о ненависти и боли, но вам не приходилось видеть, как ваш брат копает могилу отцу. Вашей сестре не нужно было думать, чем накормить семью, ее братья не страдали от голода; она не лежала ночами без сна, страшась за их жизнь, потому что все покинули вас, когда во главе клана остался мальчик. Сколько раз враждебные кланы, прознавшие о том, что вы остались без защитника, нападали на вас и разрушали все, что вам удавалось создать тяжким, непосильным трудом? Ваши родичи отняли жизнь у моего отца, но это не все. Они обездолили меня и братьев. И вам этого мало. Чего еще вы хотите?
Тристан ответил мгновенно. Прежде он мало с кем говорил с подобной искренностью.
— Простите меня. Я вовсе не желал выказать неуважение к вашему горю, я хотел лишь заверить вас, что не все Макгрегоры мыслят одинаково.
Изобел попятилась, когда горец сделал шаг вперед. Недоверие в ее глазах сменилось холодным презрением.
— Если вы говорите правду, то предаете свой клан, и это предательство куда страшнее, чем тайная встреча со мной. Так зачем же мне «друг», не способный хранить верность даже собственной семье?