На светящемся экране телевизионного монитора, сменяя одна другую, демонстрировались фотографии молодого человека с решительным лицом. Анфас, профиль слева, профиль справа... Затем пошли другие фотографии.
Голос полковника Железнякова сопровождал изображение:
— Сомов Валентин Степанович, 1960 года рождения, город Ростов-на-Дону. В 1979 году был осуждён за разбойное нападение сроком на шесть лет. Наказание отбывал в колонии особого режима. Освобождён в 1985 году. Он же Гришин Алексей Игнатьевич, место постоянной прописки — город Железноводск Ставропольского края, клички «Соболь», «Волына», «Валёк». По имеющимся данным, подозревается в нескольких особо дерзких ограблениях на территориях Северо-Осетинской АССР, Кабардино-Балкарской АССР, а также в Краснодарском и Ставропольском краях... — Железняков оглядел собравшихся в его кабинете сотрудников управления. — Вот такой гость пожаловал в столицу и ушёл, можно сказать, из наших рук благодаря самоуверенной халатности майора Баскакова...
Кое-кто посмотрел на того, чью фамилию назвал полковник. Виновный сидел в углу между Певцовым и Долгушиным, он так и не успел сменить костюм, багровое пятно под левой скулой почти не выделялось на фоне загара.
— ...В нашей работе излишняя самостоятельность и так называемая храбрость являются помехой делу. В основе должны лежать взаимострахуемые коллективные действия, и никак иначе! — Теперь Железняков взглянул в дальний угол. — Поэтому есть мнение Баскакова от ведения дела освободить, поручив дальнейшую работу капитану Певцову.
Певцова словно подбросило, так быстро он распрямился вставая.
— Товарищ полковник, считаю это мнение ошибочным! Практически менее чем за сутки Баскаков вышел на преступников. И ни я, и никто из нас не возьмёт на себя ответственность заменить Андрея Сергеевича, поскольку такая подмена пусть и станет воспитательной акцией начальства, но принесёт один вред...
— Разрешите дополнить? — Долгушин встал рядом с Певцовым.
— Ну, попробуйте.
— Основная вина за исход операции лежит на нашей группе... На мне, — поправился Долгушин. — Этот Сомов пришёл и ушёл через чердачные помещения. Квартал старый, мы были обязаны предусмотреть такую возможность. Обязаны...
— Ясно, что обязаны, ясно, что не предусмотрели, и совсем ясно, что оба выгораживаете своего... Баскакова. — Железняков покачал головой. — Хотел сказать «своего любимчика», да язык не повернулся, стало стыдно за вас. Садитесь! А вы, Баскаков, доложите, как намерены действовать дальше. Конкретно!
Было заметно, что разбитый рот мешает Баскакову говорить внятно, произносимые слова звучали с лёгким пришепетыванием:
— В настоящий момент по этому делу задержаны трое. Возвращена часть пропавших ценностей, хотя доля их от объёма похищенного невелика... Стал известен главный объект розыска, и намечены действия по его обнаружению. Работа продолжается. У меня — всё.
— Предельно конкретно и оч-чень обстоятельно! — оценил Железняков и тяжело вздохнул.
Пока он бесцельно перекладывал бумаги перед собой, собравшиеся молчали и никто не смотрел в его сторону. Хотя несколько человек переглянулись украдкой.
А Баскаков продолжал стоять.
Наконец полковник опять посмотрел на него с выражением некоторой безысходности.
— Ну что же, продолжайте дело, Баскаков. Надеюсь, что случившееся явится для вас уроком, очень надеюсь... Хотя совсем не уверен! Все свободны, благодарю.
Она опять звонила с работы, и блондинка за соседним столом изо всех сил делала вид, будто занята своим делом. Правда, Елене было всё равно.
— ...Но какое-то время на сон тебе разрешается? Уже хорошо... Ну, так я хочу его разделить... Почему, в конце концов жильё есть у меня... Да. Во сколько? Хорошо, я позвоню.
Подруга не смогла долго выдержать стороннюю позицию и с досадой отложила чертёж.
— Всё-таки дура ты, Ленка! Ну чего сама вешаешься? Знаешь, как он на тебя смотреть будет? Тьфу!
— Лишь бы смотрел, — глядя в стол, сказала Елена, — Лишь бы смотрел.
Тёплые потоки с улицы высоко вздымали лёгкую занавеску над балконной дверью, и она, колыхаясь, плавала в воздухе, словно пласт ночного тумана.
— Я... Я спросила, что у тебя с лицом, ты засмеялся, сказал — «следы жизни», и дальше расспрашивать не дал. Из-за меня не дал, я поняла. Но у тебя и здесь страшный след, — Елена осторожно потрогала его тело, — и на спине... Я смотрю — и мне жутко. Прости, что об этом говорю, но невольно в чём-то понимаю твою бывшую жену: всё время ждать и всё время бояться... Ужасно! И ужасна зависимость от этого страха. Унизительна. Разве нет?