Она была готова продолжить, но он скользнул в ванную, и оттуда раздалось шипение сильно пущенной воды, всплески и фырканье.
Японскую видеотехнику подсоединили к обычному телевизору, и поэтому изображение шло чёрно-белым, да и качество записи было не ахти.
Но те двое, что находились в одной из комнат запущенной двухкомнатной квартиры, с упоением следили за деяниями Рэмбо, в пух и прах разносившего небольшой американский городишко в отместку злосердечному шерифу.
В комнате было душно и накурено, пахло неубранной со стола едой и спиртным, и поэтому третий обитатель квартиры, подойдя к порогу и иронично понаблюдав происходящее на экране, вернулся в другую комнату, сел и, положив ноги на подлокотник дивана, углубился в чтение «Огонька».
По худому смугловатому лицу можно было заметить, насколько чтение занимало его — один раз сверкнули в полуулыбке крепкие широкие зубы. И только светлые глаза не меняли своего холодно-бесстрастного выражения.
Зазвонил стоявший на полу телефон и успел позвонить трижды, прежде чем он взял трубку и спросил:
— Ну?
— Вроде бы гости, — сказал голос в трубке. — Лох с путаной... Когда подменишь?
— Погуляй, погуляй ещё. Не замёрзнешь, погодка тёплая.
Повесив трубку, встал и вышел в прихожую. Из соседней комнаты доносились звуки взрывов и автоматные очереди. Он подошёл вплотную к входной двери, медленно отодвинул задвижку замка и замер.
Звонок жалобно звякнул, дверь плавно отворилась, Зина и Гена вошли в квартиру, а дверь быстро и мягко захлопнулась. Стоя у них за спиной, впустивший усмешливо спросил:
— Что это так загорелось, соколик? Без звонка прямо в гости, и с барышней... Или звон есть?
— Нет, что ты, — попытался улыбнуться Гена. — Всё тихо, всё путем... Поговорить надо. Здорово!
— Плывите сюда. — Так и не заметив протянутой руки, хозяин прошёл в недавно оставленную им комнату, сел на диван и откинулся на спинку. — Ну?
Гена тоже сел в кресло, тоже попытался отвалиться к спинке, но выпрямился. А его спутница вольно расположилась в другом кресле, сразу приняв наиболее эффектную позу.
— Я это... насчёт доли хочу, — начал Гена. Ему никак не удавалось прямо взглянуть в лицо сидящего напротив, и он всё больше нервничал. — Получился мизер, а я ведь сколько дело готовил, рассчитывал... А получил не по курсу. Нет, ну верно, Валёк... И двое мы были с ней!
— Всё? — спросил Валек. Верхняя губа слегка дёрнулась, когда было произнесено его имя. — Не по делу чирикаешь, фарцмагон. Тебе за наколку не доля, а процент положен, но раз на присутствие напросился и хату открыл — решили дать. А что с ней, так с-под забора можно и кодлу набрать для храбрости, это твои дела.
— Но ведь...
— А нам надо линять поскорей, — продолжил Валёк, не обращая внимания на попытку возразить. — Ты голдовое и камушки за пятнашку сдать обещал, так? Я за срочность пятёрку с тебя снимаю, а десять штук жду. Когда?
Лицо Гены взмокло, серьга в ухе дрожала.
— Ну... Раз такой расклад... К субботе справлюсь.
— Не пляшет! Пять — завтра, а пять — сегодня. Беги и принеси!
Со всхлипом вздохнув, Гена хотел что-то сказать, но посмотрел на приказавшего и встал.
И Валёк встал. Улыбнулся. Положив руку, прижал плечо вознамерившейся подняться девицы и радушно предложил:
— Посиди, посиди... Отдохни.
И подтолкнул Гену к двери.
— Она останется, — объяснил, выйдя в прихожую. — Нам бегать да искать ни к чему. А без любви скушно, сам знаешь. И ты шустрей поторопишься. Верно?
— Не дело, Валёк, — нашел мужество запротестовать Гена. — Мы же с ней вроде...
— Значит, под чужих за зелёные — дело, а под своих и по дружбе — нельзя? — сощурился Валёк. — Обижаешь, кирюха... Паш-шёл!
Входная дверь открылась, Гена как ошпаренный выскочил на площадку и услышал, как щёлкнул замок.
Валёк вернулся в комнату, опёршись рукой о стол, наклонился к сидящей. Подняв лицо, она улыбнулась в ответ.
— Ну что, лялечка, — сказал Валёк. — Устроим забег в ширину?
Обедали, как обычно, на кухне.
Собственно, обедала, и со вкусом, Серафима Ильинична, а Баскаков пил кофе, обречённо выслушивая непременные наставления.
— ...И ты неправильно поступаешь, разговаривая с ней как со взрослой. Она — ребёнок! В её возрасте вопросы закономерны, это пора вопросов, но нельзя отвечать на них с грубой прямотой, это пагубно отразится на её мировоззрении...
— Ну, положим, на моём мировоззрении пагубно отразились ваши красивые сказки.
— Но зато вырос человеком и достиг прочного положения, а неустройство в быту зависит только от тебя. Я, разумеется, не в претензии, что ты здесь живешь, но давно можно было бы поставить вопрос на работе о новой жилплощади. — Серафима Ильинична покончила со вторым, отставила тарелку и налила себе чай. — И ты ничего не ешь, у тебя будет сужение пищевода, увидишь! Один кофе дуешь.