— Почему ты так считаешь? — удивился Веселый.
— Потому что ты, разговаривая с ним, никогда не называл его по имени-отчеству, а, как я, величал Ишаком.
— Я могу пойти и извиниться перед ним, — ответил Веселый, с удивлением признавая правоту Сарафана.
— Ты подожди, не спеши к нему. Как он накурится, тогда иди. Он будет тебя слушать и, возможно, споет с тобой веселую песенку.
— С тобой спорить бесполезно, — сдаваясь, пробурчал Веселый, — но ты с Ибрагимом Мамедовичем поступил нехорошо.
Его слова потонули в грохоте смеха.
— Ты знаешь, почему зеки смеются? Потому что Ишака нельзя называть по имени-отчеству. Давай сейчас пойдем к Ишаку и спросим, кто из нас поступил плохо: я или ты?
— У него бесполезно спрашивать по причине подавленности психики.
— Вот и я тебе то же самое говорю, но только другими словами. Я его проводил от себя с настоятельной просьбой, чтобы он ко мне не приставал, а если подойдет, то расстанется со своими кокочками, которые я могу тебе подарить на блюдечке.
— Ты же не зверь, зачем тебе такая жестокость?
— Я такой же зверь, как и ты, посмотри на свою полосатую одежду. Мы за решеткой, но только не в зоопарке, а в так называемом ИТК, где ты меня от общения с Ишаком и тому подобными ограждать не берешься. Подскажи выход. Можешь не искать его: выхода нет.
Если Ишак нарушит наш договор, то я угрозу в отношении его исполню, за что государство мне должно выдать награду, так как без его потомства у нас ишаков и так хватает. — Торжествуя в словесном поединке свою победу, Сарафан ради приличия спросил Веселого: — У тебя ко мне другие вопросы есть?
К его удивлению, Веселый ответил утвердительно:
— Ты в нашей художественной самодеятельности участие не желаешь принять?
От такого неожиданного вопроса у Сарафана глаза на лоб полезли:
— Ты что, уху ел? Еще я в артистах не ходил. С чего тебя угораздило?
— Показал бы людям, как ты можешь ножи, топоры кидать. Получился бы неплохой номер.
— Ты меня обижаешь. Я — и буду перед разной шушерой выпендриваться, чтобы заработать аплодисменты.
Ай-ай-ай, до чего ты додумался! — покачивая головой из стороны в сторону, засмеялся Сарафан.
— Ты хоть на концерт придешь?
— Если поведут, отказываться не буду.
— Тогда и за такое снисхождение спасибо, — усмехнувшись, поблагодарил Веселый, покидая Сарафана.
— Чего он к тебе причепился? — поинтересовался Валет после ухода Веселого.
— На то он и член актива, чтобы к нам прилипать, смотришь, на пару лет раньше освободится.
— Ты заметил, как они сейчас активничать стали и сколько их развелось.
— Хозяин после случая с Меченым всем сделал накрутку, вот они и сбесились. Пройдет немного времени, и пыл пройдет, — успокоил он Валета. — Такое мы уже видели. Вот сейчас передо мной распинался Веселый, а ты знаешь, что у него уже четвертая ходка. Он такой же неисправимый, как и мы, но ему нравится перед нами бакланить, выдавая себя за начальство. В полиции, думаешь, все предатели служили? Были такие, как Веселый, кому хотелось свою дешевую власть показать.
— На хрена ты связался с Ишаком, тем более в ущерб себе дал ему наркотик?
— Чтобы Ишак видел и передал другим, что у меня наркотиков нет, чтобы его шобла искала наркотики не у меня, а в другом месте. Ты знаешь, что лучше Жука у нас в бараке никто в карты не играет. Он все наши деньги может сложить себе в чулок, а он их часть проигрывает другим нарочно.
— Ну и дурак! — осудил его Валет.
— Ты сам дурак! — снисходительно заметил Сарафан.
— Почему ты так думаешь? — не обижаясь на оскорбление, полюбопытствовал Валет.
— Если он все деньги барака выиграет, да еще не дай Бог никому не даст в долг, азартная жизнь в бараке угаснет, не будет интереса жить, не будет товарообмена. Зеки пойдут на убийство, распотрошат его и правильно сделают. Жук и сам живет, и другим не мешает.
— Получается, что он дирижирует нами, как оркестром? — спросил Валет.
— Мною он не дирижирует. Я в его игры не играю. Если я кому проигрываю в шахматы несколько стольников, то в том трагедии нет. Ты заметил, я стал иногда выигрывать у самого Чурбака.
Заключенный по кличке Чурбак получил свою кличку за то, что долго обдумывал каждый свой ход, истуканом восседая около шахматной доски, сохраняя невозмутимость при подсказках со стороны и делая ход лишь тогда, когда сам считал его необходимым.
Благодаря своей выдержке, он часто выигрывал в шахматы у тех игроков, которые лучше его играли, но были темпераментными и неусидчивыми.