— С каким номером ты думаешь там выступить?
— Ты, наверное, забыл, какой номер предлагал мне показать на сцене?
— Метать нож и кидать топор в цель — красивый номер, но нам его администрация не позволит показать.
Зачем в людях пробуждать звериные инстинкты?
— На воле такой номер называется цирковым, и он не считается звериным. Притом циркач нож метает не просто в деревянный брусок, а прямо в человека, за пределами которого начинается цель. Практически циркач может убить своего ассистента, но этого не происходит, зато зрители таким опасным номером остаются довольны.
— Я за твой номер голосую обеими руками, но как на него посмотрит хозяин? — сдался Веселый.
— Ты мне предлагал участвовать в самодеятельности?
— Предлагал, но ты отказался.
— Мне пришлось подумать и несколько раз отмерить, прежде чем решиться на такое. Теперь ты начинаешь ссылаться на хозяина, разрешит он или нет. Меня твои проблемы не волнуют, сообщи хозяину о моем согласии.
Если он откажет, то я больше с тобой ни в какие игры играть не буду.
— Ты что-то хитришь. Честно скажи, что тебя побудило обратиться ко мне со своим предложением?
— Душу перед тобой выворачивать я не собираюсь, не надейся, но информацию для размышления подкину.
Я уже просидел достаточно и хочу обратиться к хозяину с просьбой о досрочном освобождении и то, что я буду в активе, мне не помешает.
— Он на такую сделку не пойдет, — сказал Веселый.
— А почему? Плохо я работаю или у меня замечания есть?
— Ты же у нас всю погоду делаешь, думаешь, там, наверху, не знают?
— Пускай будет так, — согласился Сарафан. — Тебе что, климат в бараке не нравится, хочешь вернуться к Филиному?
— Против того, что было, нет никакого сравнения, с тобой спокойнее, — признался Веселый.
— Вот видишь, какая ты дрянь. По твоему рассуждению, если я авторитет, то плохой человек. Кому я сделал плохо, заступаясь за обиженных? Короче, я с тобой трепаться не собираюсь, что надо, я тебе сказал.
— Твою просьбу я передам наверх по инстанции. Как они там решат, так и будет.
Отойдя от Сарафана к окну и смотря через решетку на двор, Веселый задумался: «Сарафан такой зверь, что сожрет любого. Какой компрометирующий материал я имею против него, чтобы помешать досрочному освобождению? В бараке навел порядок, в бане тоже, даже пристроил сауну, правда, в бараке продолжают играть в азартные игры, но тут нет непосредственной вины Сарафана. Даже в случае с Ишаком он поступил правильно: иначе не избавился бы от него».
О своем разговоре с Сарафаном Веселый немедленно сообщил активу бригады и членам художественной самодеятельности, одни из которых поверили ему, другие приняли это как очередную хохму.
Когда подполковник Григоренко пришел в кабинет полковника Долгошеева и передал ему разговор Веселого с Сарафаном, то Петр Алексеевич сказал:
— Ты поверил зековской утке?
— Я сам беседовал с Сарафаном, и он подтвердил мне свое намерение.
— Чтобы медвежатник, вор наивысшей воровской квалификации, о которой можно только мечтать в их кругу, вдруг опустился до выступления перед серой массой — не верю, — хлопнув себя ладонями по пышным бедрам, категорически заявил он.
— Что он медвежатник, я сомневаюсь, — осторожно возразил Григоренко.
— Зато я нисколько не сомневаюсь в этом, — возразил Долгошеев. — Он — хитрая вустрица. Если он принял такое решение, которое по воровским канонам не укладывается ни в какие рамки, то за этим скрывается какой-то подвох.
— Он думает обратиться к вам с просьбой о досрочном освобождении, — пояснил Григоренко.
— Так сразу и сказал бы, — успокоившись, произнес Долгошеев. — Думать никому не запрещается, ты мне скажи о своем отношении к номеру нового самодеятельного артиста.
— В самодеятельности у нас одни и те же лица, притока талантов нет. Если же такой авторитет, как Сарафан, соглашается в ней участвовать, то и другим, менее авторитетным ворам не зазорно будет последовать его примеру.
— Красиво говоришь, но выступление на сцене заключенного с холодным оружием в зоне особого режима как-то попахивает хреновиной, — осторожно намекнул Долгошеев.
— Во время работы у зеков есть разный шансовый инструмент — топоры, пилы, — ничего страшного не происходит… Мы в лагере метателей ножей не учим, но выявить их благодаря номеру Сарафана не мешает, — продолжал Григоренко.
— Я против номера Сарафана не возражаю, вижу оперативные плюсы от него. Если бы его инструмент заменить на деревянный, — мечтательно подумал вслух Долгошеев и сам себе возразил: — Тогда сам номер не будет иметь никакого эффекта.