- Тебя как зовут?
-Сергей.
-А меня – Коля… Серега! – с надрывом зарычал бугай. – Что мне делать?! Я спать не могу! Ты думаешь я пьяный?! Да! Я – пьяный! Я ведь стаканами пью, забыться пытаясь… Сегодня третий день пошел... Не сплю… потом словно в пропасть проваливаюсь, но ни отдыха… ни даже просто забыться не могу… одно и то же, одно и те же, как пластинка заезженная… Я воевал… Людей убивал… Столько лет прошло… Врачи… Что врачи?! Что они могут… А я уже не могу… Просто не могу… Для вас я тоже враг, да?! Раз воевал, убивал…
-Что ты орешь, как пароход в тумане?! – перебил его Онисин. – Видишь икону? Это – Александр Невский. Вояка был получше твоего! Однако его икона здесь висит… Потому что он людей защищал…
Здоровяк замер, переводя взгляд со смотрителя на икону.
- И случиться война, ты опять возьмешь автомат и пойдешь! – продолжал чеканить Сергей. - А если не ты, то кто?! Или ты хочешь, что б вместо тебя бабы с вилами да коромыслами на врага вышли?
-Ну… как бы…
-Это – воинский собор. Здесь молились герои! Они Отечество защищали. Женщин, детей, веру, храм этот… Да, по канону Василия Великого, солдат, проливший кровь, на три года от причастия отстраняется, но и это – часть его жертвы за людей. И солдатам этим и священники и мирные жители в ноги за их подвиги кланялись, как спасителям, своей жизни ради других не жалеющих…
Трезвеющий на глазах верзила окинул Онисина цепким взглядом:
-Ты ведь тоже служил?
-Служил.
-И здесь работаешь?
-Работаю…
Неожиданно дебошир громко зевнул и сам удивился:
-Ты смотри… И что мне делать?
- Трезвей. Приходи на исповедь к священнику, он тебе дальше все расскажет… Только обязательно приходи.
-Приду, - сказал он, повернулся и пошел к выходу, но у самых дверей обернулся: - Ты это… Спасибо…
- Не за что, - ответил Сергей, повернулся и увидел стоящих в двух шагах от него настоятеля и Ивана.
-Ну что, Иоанн Владимирович, - спросил настоятель. – Может, пора уже нашего «стажера» на полноценное дежурство переводить? С ночными дежурствами и, так сказать, утверждением в должности? Как думаешь?
-Воля ваша, - сказал Иван. – Я могу лишь рекомендовать… Но я бы рекомендовал.
- Стало быть, на том и порешим, - сказал отец Варфоломей. – Примите мои поздравления, Сергей Николаевич, теперь вы – смотритель собора….
**************************
5/18 сентября 1380 года окрестности реки Вёрде, и 8/21 сентября 1380 года - устье реки Непрядва
Осень выдалась странная: солнце еще светило ласково и щедро, а деревья уже вышили обильные красно-желтые узоры на своих кронах, словно нарядившись к прощальному празднику.
По узкой, едва заметной в траве тропинке, шел человек. Был он лет тридцати с небольшим, роста чуть выше среднего, русоволос и крепок. И осанка, и манера держатся выдавали в нем принадлежность к воинскому сословью, рода явно непростого. Странно было, что одежда на страннике не вязалась ни с его статью, ни повадками... Длинное, по щиколотку, одеяние из грубой, выбеленной солнцем ткани, с широкими рукавами и капюшоном, подошло бы скорее, монаху. А вот тяжелый, почти двухметровый посох из яблоневого ствола, больше напоминал дубинку, венчающуюся увесистым поручнем. За плечами виднелся, привязанный к могучей спине походный мешок. Впрочем, гадать на его счет было делом неблагодарным: время на Руси стояло лихое и нескончаемый поток бед давно размыл все привычные уклады. Не то что ремесленника от купца – своего от чужого не отличишь... Редкие прохожие, встречавшиеся на его долгом пути, предпочитали не гадать, а аккуратно обходить путника стороной. Он не обращал на них внимания – шел и шел, чуть пришаркивая по тропе крепко сплетенными лаптями... Тропа стала подниматься в гору, густо заросшую лесом. Странник остановился, заметив одинокую фигуру в монашеском одеянии, стоящую под ветвями кряжистого, узловатого дуба. Необычностью он не уступал приближающемуся к нему путнику, но необычность эта была иного рода. Высокий, худой, седобородый (кроме бороды и разглядеть ничего было нельзя – лицо закрывал монашеский куколь), старик стоял, чуть склонив голову и неторопливо перебирал диковинные четки из желтого, словно солнечного, камня. Если б не эти четки, его вообще можно было не заметить – так неподвижно и беззвучно стоял он, почти сливаясь темным облачением с коричневой корой дуба... И если в пришедшем чувствовались живая энергия и сила, хоть и тщательно контролируемые, но вполне очевидные, то во всем облике монаха сквозило такое умиротворение, что, казалось, он был естественной частицей и этой дубравы, и этой горы, и облаков… Пришедший остановился в нескольких шагах, поклонился и замер, не мешая молитве. Старик спрятал в широкий рукав четки и спросил глухим, давно отвыкшим от слов голосом: