Признаюсь вам, то, что я вот так, без позволения, проник среди ночи в это святое место, повергло меня в трепет. Я старался успокоить себя мыслью, что пришел сюда не затем, чтобы что-то похитить, и, в сущности, не питаю никакого намерения, способного навлечь на меня гнев Божий. Но было ли двигавшее мною любопытство чувством более достойным? По крайней мере, оно оказалось достаточно сильным, чтобы придать мне невероятной отваги, и вскоре с бьющимся сердцем я очутился уже внутри церковной ограды.
Во дворе никого не было, но мерцающий свет догоравших свечей то и дело пугал меня, отбрасывая на высокие каменные стены колеблющиеся тени.
При помощи многих инструментов мне удалось поднять закрывавшую колодец решетку, а чтобы спуститься вниз, я крепко привязал веревку к одной из опор. Чтобы лучше видеть и прикинуть глубину колодца, я бросил на дно факел. Спуск оказался куда опаснее, чем я предполагал, но в конце концов я коснулся ногами дна, не поранившись. И тогда-то я и открыл нечто невероятное.
В глубине колодца при церкви Святого Юлиана Бедняка, вдали от глаз прихожан, прорытый в одной из стен, уходил в глубь земли темный узкий коридор. Ошеломленный, я только что обнаружил забытую дверь, о которой говорит Виллар. Тайный проход!
Потрясенный этим удивительным открытием, я не сразу решился ступить в подземелье. Есть что-то устрашающее в том, чтобы спускаться в чрево земли, да и предостережение Виллара все еще звучало у меня в голове: «Есть двери, которые лучше никогда не открывать». Но для меня это была возможность познать невидимое, проникнуть в непостижимое. Мне, парижскому общественному писарю, обреченному на забвение, наконец представился случай заглянуть за завесу, постичь неведомое, объять необычайное. Как я мог отступить?
Собравшись с духом, я зажег новый факел и, согнувшись, пустился в путь. Склонив голову, я осторожно проскользнул в проход, выставив факел перед собой, как оружие. Пламя слабо освещало дорогу, но, во всяком случае, достаточно, чтобы я видел, куда ставлю ногу. Я пробирался между грубыми стенами из неотесанного камня, стараясь не оскользнуться на земляном полу, усеянном лужами.
Продвигался я медленно, напрягая зрение и слух. Дорога становилась все круче, а проход — все уже. Не знаю, был ли тому причиной спертый воздух или охвативший меня страх, но мне с трудом удавалось дышать ровно. Да и температура постоянно снижалась.
Спустя какое-то время я осознал, что утратил представление о расстоянии и времени. Как давно я погружаюсь в чрево Парижа? От колючего холода у меня онемели пальцы и затылок. Голова начинала кружиться. А этот коридор вел все ниже и ниже.
Вдруг пламя факела заколебалось. Я тут же остановился, вынул из мешка еще один факел — еловое древко, обернутое фитилями из воска, и зажег его дрожащими пальцами. Подземелье вокруг меня осветилось. И я продолжил путь, решив двигаться, чтобы бороться с холодом.
Не знаю, как долго еще я шел по этой бесконечной галерее. Дышать становилось все труднее, и постепенно я почувствовал, как меня охватывает тревога. Мужество уже изменяло мне. Не раз я был готов повернуть обратно, но жажда познания все пересилила. Тайна, которую сто лет тому назад сокрыл в своих тетрадях Виллар из Онкура, наверняка стоила того, чтобы превзойти самого себя. Этот долгий путь в недрах земли представлял собой испытание, ритуальный переход. Я должен был преодолеть стихии и самого себя. И я упрямо боролся со страхом. С пустотой.
Вскоре воздух начал теплеть. Понемногу он становился терпимым, приятным, потом сделался жарким и наконец — тяжелым, едва выносимым. Но я продолжал двигаться вперед. Как знать, где я тогда находился? На какой глубине? Был ли я все еще в пределах Парижа? Я не мог бы этого сказать. Но вдруг в нескольких шагах от себя я увидел, как туннель расширяется. Там было нечто вроде пещеры. Оттуда, где я стоял, ее нельзя было разглядеть как следует, но я смутно угадывал очертания просторного зала, где, казалось, горел слабый странный огонек.
Сердце забилось сильнее. Я не сомневался: тайна Виллара там, передо мной. Я ускорил шаг, чтобы поскорее достичь конца туннеля. То, что я тогда увидел, превосходило человеческое разумение.
77
Вилли Вламинк сидел напротив заместителя генсека в кабинете на втором этаже здания Юста Липсия. Лицо их собеседника появилось на экране видеосвязи.
— Его имени нет ни в одном списке авиапассажиров, господин заместитель генерального секретаря.