Смерть Дины Морисовны была горем, которое поглотило Лену всю целиком. Несколько лет Лена провела в аду. Она была очень одинока. Одна поэтесса, в эти годы подружившаяся с Леной, возможно спасла ее от гибели. В самые тяжелые дни она проводила с Леной сутки напролет. Лена была к ней очень привязана. В Риме она все время о ней говорила, с благодарностью и любовью, рассказывала разные смешные и грустные истории. Потом, когда они поссорились, или отношения охладились до такой степени, что это можно было назвать ссорой, Лена не могла понять, почему. Она думала об этом несколько лет. Когда мы были последний раз в Петербурге, Лена решила, что нашла причину. Она заговорила о том, по какой нелепой случайности можно потерять друзей: Вот NN один раз написала стихотворение, а я увидела, как можно одну строчку улучшить и имела глупость ей это сказать. Потом пришел Шубинский и NN стала ему читать стихи. «Какая замечательная строчка! Поздравляю!» сказал Шубинский. И у NN в этот момент был такой взгляд, что я поняла, дружбе конец. (Без кавычек, потому что не помню дословно.) Наверное, это не было причиной. Но в Ленином мире, в видимой только ей стороне жизни, причины были только такими. И Лена задним числом очень огорчилась, что сделала глупость, поправив строчку.
Когда мы шли по римскому форуму в обратную сторону, Лена сказала о своем первом муже, поэте Евгении Вензеле: только он любил во мне меня, все остальные любили во мне поэта.
Я думаю, что было только два человека, которых она любила всем своим существом, окончательной смертельной силой любви: Дина Морисовна — всегда, и Евгений Вензель — когда-то (я его никогда не видела, знаю только по Лениным рассказам, у нее к нему навсегда осталось ровное теплое чувство).
Лена любила игры. Всякие. Футбол, гадание (всякое, например, по книге: раскрыть и прочитать первые попавшиеся слова), рулетка (Дима Закс однажды пригласил Лену в висбаденское казино, где играл в свое время Достоевский, она легко и весело выиграла несколько раз подряд, ставя на число), спортивные ставки, но и тихие салонные игры: в рождество, кто больше вспомнит стихов, где упоминаются фигуры, изображаемые развешанными на огромной пушистой елке игрушками (эту сцену я утащила к себе в роман о попугаях, Лена, наверняка, ее узнала; как, наверняка, узнала себя в упоминающемся в романе «райском воробье», ведь всякому, кто читал Ленины стихи, понятно, что она — божий воробей, «в боевом порядке легкая кость», она была дерзкой и отважной). Когда мы в последний раз были в Петербурге, Лена устроила вечер поэзии XVIII века: Лена, одна юная швейцарская студентка (которая даже выучила стихотворение наизусть), Кирилл Козырев, Борис Констриктор и мы.
«Всё это время я ничего не писала — то есть со времен Мариинской больницы ни слова и только вот написала не литературное сочинение, кое и посылаю.
С любовью
Лена»
Это было написано в октябре 2010 года. Я долго колебалась, приводить ли следующий за этим текст. Я думаю, что она его прислала всем друзьям, и что она не была бы против его публикации:
«Благодарение
Благодарю Тебя за то, что Ты создал меня поэтом Твоей милостью,
За то, что я родилась вблизи Невы и за то, что сейчас смотрю на нее и Исакий из окна больницы,
За то, что меня растили мама и Берта,
За то, что росла в тени Театра,
За то, что видела Рим и мир и Иерусалим,
За чудесных друзей и животных, что сопровождали меня (и сейчас),
За счастья вдохновения и радости чистого разума,
За дар правильного чтения стихов, за свое легкомыслие,
И за то, что Ты всегда спасаешь меня и порой я нахожу в себе силы благодарить Тебя и за муки.
6 октября 2009
(восемь дней после операции)»
Последнее Ленино письмо (27 февраля 2010 г.):
«Дорогие Оля и Олег,
я очень рада. <это в ответ на письмо про ее замечательные последние стихи в «Знамени». ОМ> врач сказал от двух до полгода, но точно никто не знает. Оля Седакова прислала мне четки, которые ей подарил римский папа, и деньги. я очень тронута.